Жозефина Мутценбахер - История жизни венской проститутки, рассказанная ею самой
– О господи, о боже ж ты мой, да так ещё лучше, так намного лучше… о боже ж ты мой, о боже… теперь хобот упирается мне прямо в сердце…
Экхардт пробасил:
– Вот видишь, не заносилась бы так всё время, мы уже давно могли бы совокупляться…
Мать крикнула:
– Возьми меня за титьки, чтобы я тебя всюду чувствовала… держи меня… ах, господи… ах, господи, боже ж ты мой… я уже пятнадцать лет замужем… а никогда так не сношалась… нет… такой мужчина не заслуживает… ах, ты господи… чтобы оставаться честной.
Её груди во время танца взлетали и опускались. Теперь Экхардт схватил их и крепко держал. И то одному, то к другому соску он прижимался с чмокающим, всасывающим поцелуем.
– На меня накатывает… на меня беспрерывно накатывает… у меня в любой момент естество вытечет… ах, ты, славный мужчина… У меня снова подкатывает… уже снова подкатывает…
Продолжалось это недолго, и Экхардт опять начал издавать свой предсмертный хрип. Затем я увидела, как завершающими ударами он высоко поднял мать, груди, которые он при этом крепко сжимал, очень сильно вытянулись, но она этого даже не почувствовала. Она неподвижно застыла и позволила брызгающему стержню глубоко вонзиться в её нутро. Но я смогла заметить, как всё тело ее при этом дрожало, она совершенно утратила дар речи и только едва слышно скулила. Потом она какое-то время лежала в его объятиях точно мёртвая. Наконец они оба поднялись с кресла. Мать опустилась перед Экхардтом на колени, взяла его шлейф в рот и принялась неистово сосать.
И пока его сотрясало от этих ласк, он говорил:
– Ну, надеюсь, теперь мы будем чаще сходиться вместе?
Она на мгновение приостановилась и промолвила:
– В первой половине дня я всегда одна, тебе же это известно…
Экхардт отрицательно покачал головой:
– Но завтра мне уже снова нужно на службу…
Мать тут же нашла выход из положения:
– Тогда я, значит, приду к тебе ночью, когда мой муженёк сидит в ресторане…
– А дети?
– Ах, пустяки, – ответила она, – дети спят…
Экхардт, вероятно, вспомнил в этот момент обо мне и скептически произнёс:
– Никогда нельзя быть до конца уверенным, что дети спят…
– Да нет же, – заверила мать, – они ничего не услышат…
Снова Экхардт, должно быть, подумал обо мне.
– Ой, ли? Впрочем, мне это всё равно, – сказал он.
В продолжении этого диалога мать всё время держала шлейф во рту, вынимая его только, когда говорила. Теперь Экхардт сказал:
– Давай быстренько ещё один номер соорудим… пока кто-нибудь не пришёл…
Мать вскочила на ноги:
– Нет, знаешь ли… знаешь ли… впрочем, разве что быстренько… я не прочь, чтобы на меня ещё хоть разок накатило… но только очень быстренько…
Она навзничь бросилась на постель и подняла юбки.
– Нет, – сказал он, – не так, перевернись.
Он расположил её таким образом, что она, стоя перед кроватью, опёрлась головой о нее и выставила свою корму вверх. Тогда он вонзил в неё копьё с тыла. Она отреагировала только глубоким гортанным звуком, и сразу же вслед за тем простонала:
– У меня подкатывает… уже… сейчас… прошу тебя, брызни, брызни тоже… брызни…
Экхардт прошептал ей:
– Сейчас брызну, жаль… только… что я не могу… дотянуться до твоих сисек… так… я сейчас брызну… а-а… а-а…
Он тут же извлёк хобот наружу, протёр его насухо и застегнул брюки. Затем уселся в кресло и смахнул со лба пот.
Мать взяла таз с умывальника, поставила его на пол, присела над ним на корточки и принялась подмывать хозяйство. Покончив с этим занятием, она подошла к Экхардту. Груди её по-прежнему свешивались наружу. Она одну за другой протянула их к его рту:
– Ещё один поцелуйчик, – предложила она.
Экхардт по очереди взял в рот оба её соска и поцеловал их. После чего мать запахнула блузку.
– Может быть, я уже сегодня вечером выйду к тебе в кухню, – сказала она.
Экхардт ответил:
– Вот и прекрасно, я буду рад.
Мать вдруг начала говорить обо мне, впрочем, даже не подозревая, что речь идёт именно обо мне:
– Ну, а как обстоит дело с той маленькой стервой, с которой ты исполнил шесть номеров?
Экхардт сказал:
– А что с ней, собственно, может такого статься?
– Может быть, ты и сейчас ещё не потерял желания сношать её?
– Её-то? – улыбнулся Экхардт. – Да ты, случаем, не ревнуешь ли?
– Конечно, ревную, – запальчиво сказала мать, – я хочу, чтобы ты сношался только со мной… только со мной, со мной одной…
– Но разве ты сама не позволяешь другому себя сношать?
Она пришла в явное недоумение:
– Я? Это кому же?
– Ну, своему мужу, к примеру… или не так?
– О, этому… я его больше близко не подпущу…
– Ничего не получится, если он захочет тебя отпудрить…
– Да он, – раздражённо заявила она, – делает-то это только раз в две-три недели, и это тебя смущать не должно… Он вставит его самую малость, пару раз пройдётся туда-сюда и уже готов…
– В таком случае, – сказал Экхардт, – и я буду пудрить свою девицу один раз в две-три недели, тоже не стану вставлять ей полностью, и мы с тобой, стало быть, на этом в расчёте.
– Я прошу тебя, – предостерегла она, – только будь внимателен и осторожен. Ты можешь быть пойман, и затем предстать за такие дела перед окружным судом.
Экхардт улыбнулся:
– Нет, нет, меня не поймают, нет. Да и ты сама тоже не останешься в накладе, если я иной раз возьму девчонку и, как следует, её пропечатаю…
– А теперь уходи, – сказала мать, – скоро уж полдень, и кто-нибудь может придти…
Они ещё раз прижались друг к другу. При этом Экхардт держал обе руки на груди матери, а та – на ширинке его брюк. Потом Экхардт вышел из комнаты.
Увидев меня, он в первое мгновение оторопел от испуга.
Я лукаво улыбнулась ему, а он на несколько секунд так смутился, что не в состоянии был слова вымолвить. Затем он подошёл ко мне и шёпотом спросил:
– Ты что-нибудь видела?
Вместо ответа я продолжала улыбаться. Он запустил мне руку под юбки и, поигрывая моей плюшкой, произнёс:
– Ты ведь никому не расскажешь… не правда ли?
Я лишь утвердительно кивнула, и он оставил меня в покое, поскольку опасался, что на кухню в любой момент может войти мать.
С той поры я несколько раз подсмотрела, что вечером, пока отец ещё сидел в ресторане, мать ходила к Экхардту на кухню, и я слышала, как они оба тяжело там пыхтели. Однако сама я с того дня совокупляться с господином Экхардтом прекратила. Почему? – я, собственно говоря, объяснить затрудняюсь, просто что-то во мне этому воспротивилось. Однажды он явился домой после обеда, видимо, с этой целью, и застав меня одну, стиснул в тяжёлых объятиях. Поскольку я упиралась, он швырнул меня на пол и улёгся на меня сверху. Но я стиснула колени и оттолкнула его, и тогда он вдруг остановил свой напор, бросил на меня странный взгляд и с тех пор больше ко мне не прикасался.
