Феликс Аксельруд - Испанский сон
Прием!
SEND«Прием» — это да! Пока я читал Вашу записку, мой член отвердел и сделался настолько могучим, насколько он вообще может быть. Начинаю дрочить! Как-то раз я замерил штангенциркулем размеры члена, я имею в виду члена в состоянии максимальной эрекции. Продолжаю дрочить сильно и ровно, не очень быстро. Длина получилась (возможно, с некоторой натяжкой) 17 сантиметров; толщину точно не помню, но что-то около полутора дюймов (увы, не в радиусе — в диаметре). Слегка увеличиваю сжатие члена. Вышеприведенные антропометрические данные, возможно, помогут Вам конкретизировать Ваши фантазии. Я же, в свою очередь, представляю себе Ваши русые волосы и, кажется, ощущаю их вкус на губах. Я начинаю ускоряться.
SENDПусти, противный, твоя ручища не дает мне прижаться к нему, наложить на него мои губы. О, как это сладко. Я еще не сосу его — просто беру в рот и выпускаю, беру и выпускаю. Мое влагалище уже мокро, клитор набух, губы набухли; ты чувствуешь этот запах, милый?
SENDТвой запах сводит меня с ума. Так нельзя, слишком скоро… Постой… замедлись хоть ненамного… ты замедляешься, да? Я чувствую, как ты замедляешься.
Моя рука приоткрылась, словно выпуская на свободу бившуюся в ней птицу. Распахнутый гульфик похож на матерчатую модель женского органа, ожидающего, готового к акту. Член, торчащий из него в обрамлении темных, почти черных волос. Ваши губы на нем… Какой сюрреалистический образ. О, почему я не художник?
Возьмись за мои яйца нежно, снизу.
Погладь их. Перейди выше. Выше.
Вставь мой член куда положено.
SENDЯ делаю это.
Я больше не могу печатать
прости
я сейчас буду
SENDЯ тоже Я тоже
Я тоже
Я тоже
Я тоже
Я тоже
SENDБоже, как ты славно придумал. Как хорошо. Но ты прав: это изнуряет гораздо сильнее, и часто так нельзя. Я уже больше не могу сегодня.
Пока, милый! Я поцеловала Его на прощанье, но не возбуждайся, умоляю, не дрочи без меня!
SENDОбещаю.
Но только — на сегодняшний вечер.
SEND* * *Филипп очнулся и ощутил себя на диванчике все в том же отделе Гонсалеса. Болела голова. Взгляд Филиппа, первоначально сконцентрировавшись в зените, совершил концентрические движения и уперся в зияющую посреди потолка здоровенную дыру неопределенной формы. Спустившись ниже, взгляд его достиг лиц работников, окружавших диванчик в полном составе отдела и глядевших на него с одинаковым выражением боязливого любопытства. Все выглядело нечетко, как в тумане.
— Что это было? — спросил Филипп.
— Потолок обвалился, — ответил, после некоторой паузы, Аурелио-Мария-де-Кастельбланко.
Филипп подумал и осторожно ощупал голову. На голове он обнаружил холодный компресс. Забравшись пальцами под компресс, он обнаружил там изрядную шишку. Изучив шишку на ощупь, он посмотрел на свои пальцы и увидел, что они сделались красно-зелеными.
— Бриллиантовая зелень, — пояснил Гонсалес, — антисептик из штатной аптечки. Поскольку рана оказалась открытой, применен в целях недопущения столбняка.
— Странно, — сказал Филипп. — Потолок-то подвесной. Плитки, сами по себе, очень легкие. Откуда же кровь?
Лица над ним омрачились. Филипп скосил взгляд еще ниже и увидел под дырой кучу строительного хлама — кирпичей, деревяшек, обломков плиток типа «Армстронг». Всю комнату заполняла густая взвесь известковой пыли, ошибочно принятая им за туман в голове.
— Нужен респиратор, — пробормотал Филипп. — Доложили ли службе безопасности?
— Мы доложили бы, — уклончиво сказал Гонсалес. — Но ведь у нас ее нет.
— Ну, тогда это несерьезно.
Отдел переглянулся.
— Для кого как, — сказал Цыпленок Манолито.
— Ты на что намекаешь? — возмутился Филипп, сел на диванчике и снял с себя компресс. — Ты хочешь сказать, возможность диверсии имела место, а я, главный инженер, не придаю этому значения?
Цыпленок поскучнел.
— Сеньор неправильно истолковывает, — вступился Гонсалес за подчиненного, — малец просто тоже получил по башке, вот и все.
— Но меньше, — добавил Пепе.
Это похоже на предостережение, подумал Филипп. Что-то происходит со мной, что-то необычное. Страшное, может быть. Он вспомнил траншею, преградившую путь автомобилю. Хуже всего, подумал Филипп, что я вовлекаю в это окружающих. Людей, которые вовсе не при чем.
— Вам нужно держаться от меня подальше, — тускло сказал он и обвел лица этих людей медленным, тяжелым взглядом. Под этим взглядом они опускали глаза.
— Но мы и так… — пискнул было Цыпленок и смолк, опустил глаза вслед за другими.
— Тем не менее, совещание состоится, — сказал Филипп еще более тускло. — На чем я остановился до происшествия с потолком?
Они слегка оживились. Снова вылез Цыпленок:
— Мы собирались пойти…
— Отнюдь, — перебил его Гонсалес, — последняя фраза сеньора была обращена к Пепе и Аурелио. Им было сказано, чтоб они думали над основной задачей, то есть как получить. Сеньор не уточнил, что именно. Возможно — я бы даже сказал, весьма вероятно — сеньор как раз собирался это уточнить. Однако, в тот же момент страшный удар обрушился на сеньора; свет померк в его глазах, и он не успел закончить фразу.
— Да, — подтвердил Филипп. — Ты в точности угадал; именно так все и было.
Гонсалес самодовольно ухмыльнулся.
— Что ж, — сказал Филипп, — жду вас в моем кабинете… э-э, через десять минут.
— Разве мы не идем вместе? — озабоченно осведомился Гонсалес. — Сеньор еще слаб…
— Я же сказал, держитесь от меня подальше, — недобро сказал Филипп. Но, глядя на их вновь омрачившиеся лица, смягчился и нехотя добавил: — Хочу испытать тамошний потолок. Мало ли что… На это ведь нужно время, неужели не ясно?
Он встал, обошел кругом кучу строительного мусора и отворил дверь.
— Сеньор, — окликнул сзади Гонсалес, — но все-таки! Каково содержание основной задачи?
Филипп обернулся.
— Странно, — проговорил он с удивлением, — мне кажется, я столько раз уже это говорил… Я просто хотел сказать — думайте о том, как получить прибыль.
* * *Назначение объекта оставалось малопонятным. Англичанки говорили по-испански плоховато, а монашка не говорила по-английски вообще — гораздо меньше испанцев говорят по-английски, чем предполагалось бы из общекультурных соображений. Самым замечательным экспонатом госпиталя Тавера, видимо, считалась картина, на которой был запечатлен древний феномен — некая бородатая дама, родившая в весьма почтенном возрасте и изображенная кормящей своего ребенка единственной грудью, расположенной посередине.