Шахразада - Древние чары и Синдбад
Теперь и глухой мог различить шелест, который по-прежнему был подобен перешептыванию листьев в кроне дерева. А потом из этого шуршания стали доноситься, все более явственно, слова:
– Ас-сасай! Асс-ни! Сансис! Суассит!
Затем вновь все стало затихать – змеи бесшумно свивались в клубки, переползали от одного яркого пятна, может быть, травинки, а может быть, кома земли, к другому. Вновь во сне Хасиб уже надеялся на то, что все прошло, и тут звучал поистине громовой раскат новой фразы, оглушительно непонятной и все такой же пугающей, и появлялась на этой солнечной поляне с сотнями змей истинная царица этого карнавала красок – ослепительно-алая огромная змея:
– Шуан-сси суас-си, суас-ассат…
Эти звуки все так же иссушали, кажется, и саму душу. Еще миг – и Хасиб готов был упасть лицом в это шипение, шуршание и клокотание смертельно-опасной жизни, чувствуя, что его жизнь закончена и не стоила ни гроша… Он готов был уже расстаться с миром, погрузиться в благословенную, тихую и беспросветную черноту забвения… И в этот миг все заканчивалось.
Нельзя сказать, что пробуждение после такого сна бывало отрадным. Напротив, Хасиб чувствовал себя так, словно его всю ночь били палками мальчишки, которые почему-то рассердились на него сверх всякой меры. Болели и спина, и бока, и лицо, и ноги. А вот руки не болели, но их так сводило, что мальчику приходилось разминать пальцы несколько бесконечно долгих минут, чтобы вновь почувствовать ток крови и отрадную уверенность в движениях.
Увы, этот сон, как и раньше, изматывал, и пусть теперь он был более осмысленным, равно как и ужас, что оставался в душе после пробуждения, но понять, что же его вызвало, было все так же невозможно.
– Надо рассказать учителю, – пробормотал Хасиб, проснувшись в одно нерадостное утро. – Еще одной ночи такого ужаса я не выдержу.
И это было чистой правдой – сердце его быстро и оглушительно громко билось, а ужас, который вызвало зрелище десятков извивающихся смертельно опасных клубков, изгнал из разума все остальные чувства. Но мальчик признался самому себе, что сегодня сон отличался и еще кое-чем. Слова… О, слова, которые раньше жили лишь во сне, теперь пробудились вместе с утром.
Теперь Хасиб прекрасно помнил звучание каждого из них, их шипящую и свистящую душу, но по-прежнему, и, быть может, к счастью, не знал их значения. И тогда Хасиб решился вновь произнести их вслух (хотя потом он так и не мог ответить себе на вопрос, зачем же он это сделал):
– Ас-сасай! Асс-ни! Сансис! Суассит!
С минуту было тихо – так часто бывает на рассвете, когда все живое еще наслаждается последними, сладкими мгновениями сна. Но потом какое-то неясное шуршание раздалось у самого окна. Хасиб затаился, пытаясь понять, происходит это на самом деле или лишь мерещится ему.
Шуршание повторилось. Оно стало чуть отчетливее и теперь слышалось куда ближе. Хасиб плотнее укутался в кошму и подобрал под себя ноги. Он, конечно, уже почти ничего не боялся (да и как может неизвестно чего бояться столь взрослый юноша?). Но почему-то этот звук, так похожий на те, что слышались ему в сновидении, изрядно испугал его.
Хасиб накрылся с головой и одним глазом следил за тем, что происходит в комнате. Шуршание все приближалось, но мальчик никого не замечал. И наконец оно стало оглушающе громким…
И в этот миг показался его, страшного шуршания, источник: из угла рядом с ложем Хасиба выскочила мышка. Она стремилась как можно быстрее покинуть комнату, вероятнее всего, весьма озабоченная необходимостью пополнения запасов на зиму.
Мальчик почувствовал, что по его спине катится капля холодного пота. Ему, оказывается, было не просто страшно, а по-настоящему жутко. И кто его так испугал? Серая мышка… Даже не мышка, а так, мышонок…
– Хасиб, – громко произнес мальчик, решительно вставая на ноги, – ты действительно «Хасиба – тощая и глупая девчонка»! Испугаться мыши! Да так, что тебя не слушаются руки и под тобой трясутся ноги… Стыдно! Недостойно будущего кузнеца и ученого человека!
Хасиб, конечно, гневно отчитал сам себя и по дороге к учителю не раз назвал себя трусливой девчонкой. Но ужас, пережитый этой ночью, был столь силен, что мальчик решил рассказать учителю все. Все, что видел во сне, все, что слышал. И все, чего боялся.
И еще на одно деяние решился Хасиб. Он вновь вслух произнес слова из сна. Быть может, для того, чтобы убедиться, что это был просто сон и этот свист-шипение ничего не значит…
Он остановился, не дойдя до пристанища учителя нескольких десятков шагов, и громко проговорил:
– Шуан-сси суас-си, суас-ассат…
И ничего не произошло. Лишь с высокого пирамидального тополя сорвались птицы, что прятались в кроне, и с громкими криками исчезли в высоком по-утреннему голубом небе.
– Мало ли от чего могут с криком покинуть дерево птицы… – пробормотал Хасиб и сделал еще несколько шагов к дому почтенного Саддама.
Как ни уговаривал себя мальчик, что следует все и немедленно рассказать наставнику, но в то утро не смог произнести ни слова. А потом сон понемногу забылся, как забылся и ужас при виде клубков змей и страх от произнесенного вслух удивительного сочетания звуков.
Свиток шестнадцатый
– В то утро я ничего наставнику и не рассказал. Как не смог решиться это сделать еще довольно долго. Странное сновидение нечасто возвращалось ко мне. Еще реже я мог вспомнить его. Когда же Аллах всесильный позволил мне примкнуть к вашему цирку, почтенная гадалка, я стал уставать так, что не помнил сновидений, ибо валился с ног и спал как колода. Но иногда… вот как вчера…
Хасиб и заговорил не открывая глаз. Вновь перед его мысленным взором свивались в немыслимые клубки змеи-ленты, вновь он не мог отвести взгляда от этого отвратительного и вместе с тем необыкновенно притягательного зрелища. Вновь звучали, отчетливо и громко, все те же слова. Сейчас они ему напомнили его представление!
Но, рассказывая, Хасиб внезапно понял, что появились и отличия. Теперь змеи более не были заняты лишь собой. Они, отрываясь, пусть всего на миг, от своих дел, все чаще вперяли в него немигающие и, кажется, испытующие взгляды. И ему, Хасибу, во сне недоставало сил, чтобы отвести взгляд. Более того, его эти странные взгляды змей не испугали. Он сейчас, раскрывая душу перед старухой Карой, понял, что его невыносимо испугал тот миг, когда прозвучали финальные слова и сон стал меркнуть. Сейчас Хасиб понял, что его испугало именно расставание, именно то, что он вновь оставался один.
– Понимаешь, уважаемая Кара, именно то, что я оставался один, без опеки и защиты этих тварей, столь сильно испугало меня, что я закричал изо всех сил. Теперь я это вспомнил.
