Сильвия Бурдон - Праздник любви
Мне только что сделали операцию грыжи. Мы жили тогда недалеко от кладбища, разрушенного бомбардировкой, которое было любопытным местом наших игр. Я не могла бегать с моими товарищами и была в плохом настроении. Я носила в ту пору платьице, отороченное кружевами (еще одна идиотская затея моей матери). Один мальчик меня спросил: «Сильвия, почему ты не играешь с нами?» – «Я не могу, мне только что сделали операцию». – «Где?» – «На животе». – «Дай посмотреть». Все мальчики собрались вокруг меня, я поднялась на могильную плиту, подняла платье, спустила трусики, медленно и томно сняла повязку и ко всеобщему восхищению, единодушному и шумному, продемонстрировала свой шрам. Они хотели увидеть его еще раз, они восхищались мной, и я, счастливая, в центре внимания, возвышалась на могильной плите, как на троне или на пьедестале. С тех пор я с него никогда не спускалась.
Нежная осенняя ночь. Автомобиль «порше» Жака стоит на улице Понтье перед клубом, где мы хотели провести вечер с друзьями. О тех, кого я особенно люблю: это люди в высшей степени сумасбродные, готовые на любые приключения, выходящие из заунывности повседневной жизни. Дверь клуба закрыта, как это обычно бывает, когда собирается элита. Для нас это непереносимо. Там было сборище каких-то колбасников. А истинные аристократы находились снаружи.
Мы были в джинсах и рубашках. Открылось окошко на двери: «Вы не можете войти в таком виде». – «Не подойдет?» – «Нет, в таком виде нельзя войти сюда». – «Ну что ж, мы сейчас изменим вид…» Мы вернулись в «порше», там Жак и я полностью разделись. Потом в одежде Адама и Евы вернулись и опять стали стучать в дверь. Нам открыли. «Ну что, надеемся, так подойдет».
Скандал, смятение, крики, шушуканье. Через несколько минут все танцующие в клубе вышли посмотреть на наше представление. На улице Понтье образовалась пробка от гудящих автомобилей. После такого приветствия мы сели в «порше», который повел Френсис. Жак, абсолютно голый, устроился на крыше автомобиля, я села у дверцы и высунула раздвинутые ноги в окно; мы раз пять проехали по Елисейским полям до площади Звезды с возгласами: «Да здравствует порно!» Вдоль рядов кафе нас встречали аплодисментами и вставанием. Два полицейских были настолько ошеломлены, что забыли засвистеть.
Это было во времена организованной угрюмости и слюнявой респектабельности. Эти ребяческие игры я нахожу очень забавными. Если вы не играете в жизни, тогда жизнь играет вами. Я предпочитаю лучшую сторону.
Я была настолько необузданной в 12 лет, что моя мать повела меня к психиатру, прежде чем поместить в исправительный дом. Несмотря на упорство моей набожной родительницы, эта затея ничем не закончилась. В 14 лет я с моим двухлетним братом и четырехлетней сестрой стали детьми разведенных родителей. Современные педагоги считают, что юная душа бывает глубоко потрясена расставанием родителей. В моем случае было по-другому. Мне было не только глубоко наплевать на это, но я даже была рада, что осталась с отцом. Он был, кроме всего прочего, гурман, что привило мне страсть к хорошей еде и винам. Для воспитания он часто лупил меня. Внешне я похожа на него, и именно он привил мне любовь к гастрономии, которая все-таки является хорошей прелюдией к жизненным удовольствиям и обучению утонченности.
Оглядываясь назад, я думаю, что мои родители меня по-своему любили, несмотря на все их запреты и великие принципы. Однако скоро я почувствовала, что их стиль жизни не может быть моим. Я должна была вбирать в себя мир открытыми глазами. Я родилась под знаком Водолея. И думаю, что именно от этого моя сила и жажда жизни и та энергия, которая дает мне возможность делать открытия во всех областях, которые составляют мое счастье. Я никогда не оправдываю себя. Все это субъективно.
Однажды, после развода моих родителей, я посмотрела фильм «Исчезнувшие из Сент-Ажиля». В нем я открыла для себя прелести жизни в интернате. Я мечтала теперь только об одном – жить в таком пансионе. Моя мать говорила: «Ты обезумела, это не для тебя, учись и постарайся успокоиться». Психиатр сказал ей, что я слишком умна и независима для исправительного дома. С тех пор я не отказывала себе ни в чем. Я стала безобразно вести себя с матерью. Но мне надоели побои и нотации. Меня попробовали завлекать карманными деньгами, затем стали запрещать выходить из дома, но я все взламывала и убегала. После этого они вынуждены были уступить. Наконец я оказалась в пансионе недалеко от Франкфурта, и мои бабушка с дедушкой по материнской линии приходили иногда навещать меня. Однако пансион урсулинок не был похож на Сент-Ажиль. Ночью я превращала спальню в средневековый замок и принимала гостей, задрапировавшись в одеяло. Настоятель, который был одновременно учителем рисования, некоторое время пытался удержать меня, но это было слишком трудно. Немецкая дисциплина и я оказались несовместимыми. Я стала жить у бабушки с дедушкой, где и пожинала, наконец, плоды дорого завоеванной свободы: вечером, когда мои предки, как обычно, рано ложились спать, я отправлялась во Франкфурт с битниками из нашего квартала.
По утрам мои бедные старики обнюхивали мою одежду и, учуяв запах дыма и алкоголя, оплакивали судьбу своей бедной внучки. А их бедная внучка думала только об одном – опять сбежать ночью. Я любила ночи. Мне нравилось проводить время с такими же, как я. Мы целовались, флиртовали. Я ненавижу это слово, но именно оно передает то, чем мы занимались. Это был секс типа «все, но не это». Ханжеское воспитание пансиона все-таки внушило мне некоторое уважение к капиталу, который называется девственностью, капиталу, гарантирующему будущее и служащему основной силой женской армии. Я встречалась тогда с юношей, который был на 10 лет старше меня. Я не была влюблена в него, но он был красив и нравился моим подругам, а этого было достаточно, чтобы меня к нему влекло. Кроме того, он был француз, и я одна могла бегло говорить на его языке. Как-то вечером, устав от моих вечных отказов, он меня буквально изнасиловал. С моего согласия, конечно. Боже, какое разочарование! Это была атака. Орды Аттилы на тропе войны. Натиск Роланда-оруженосца. Потом он стал обращаться со мной как с опытной танцовщицей в вальсе. Я была с ним всего неделю. Об этом времени у меня остались настолько возвышенные воспоминания, что после этого я не занималась любовью целых восемнадцать месяцев. Это было мое последнее отступление.
Между делом я обучалась во Франкфурте и получила степень бакалавра. Потом я сбежала с моими английскими друзьями. Мы проехали по всей Европе по автостопу. У меня был французский паспорт, и я могла ехать спокойно, несмотря на истерику моей матери. В Лондоне я поступила на экономический факультет. Лондон не нравился мне, но я проводила уик-энды в Париже. Моя мать давала мне средства к существованию, но, узнав, что я не веду монашескую жизнь, перестала помогать мне. Тогда я решила работать, используя свои четыре языка. Я устроилась в Париже в бюро переводов. Это было начало моей карьеры устного переводчика. Я занималась синхронным переводом на международных конференциях, в салонах готовой одежды, с которыми я и сейчас продолжаю сотрудничать. Я очень быстро стала зарабатывать много денег, которые тотчас же тратила на вещи, путешествия, театры. Деньги совершали круг в моих карманах и уходили на удовольствия.
