Олег Болтогаев - Лопушок
Вот так мы и познакомились. Просто и обыденно.
По субботам в школе устраивались танцы.
Это был особый день. К вечеру, где-то после семи часов мы собирались в школьном дворе. Девчонки отдельно, мальчишки отдельно. Казалось, что между нами нет ничего общего. У них были свои разговоры, а у нас свои.
Но это была лишь видимая, кажущаяся сторона наших отношений.
В действительности все приходили сюда именно из-за танцев.
Вскоре из зала начинала звучать музыка — это означало, что пришёл Лёшка и включил проигрыватель. Событие приближалось. Наша классуха выходила к нам и громко спрашивала, не требуется ли дамам и джентльменам особое приглашение для входа в танцзал?
Лениво, вроде нам и не хотелось вовсе, но, ведь, зовут! мы заходили в зал — сначала девчонки, мальчишки ещё пару минут держали паузу — вам что особое приглашение? ну, ладно, так и быть, мы зайдём, что у вас тут? ах! танцы, ну-ну, и что пляшем? ах! вальсы: «пум-па-па, пум-па-па, пум-па-па… тихо вокруг, кто-то стибрил макухи круг…» нет, это не для нас, нам нужна совсем другая программа, Лёшка! разве ты не знаешь? сперва мы разомнёмся твистом — его недавно разрешили, затем обеспечьте нас, пожалуйста, шейком, потом танго — мечта поэта, ещё танго, какой яркий свет! кто выключил свет?! никто не выключал, просто осталась целой лишь одна лампочка, причём именно в том углу, где сидите Вы, дорогая наша Татьяна Николаевна, Вам нас хорошо видно? ах, плохо! но это и есть хорошо, снова танго, теперь то самое, ради которого мы все сюда пришли — высшая ступень танцевального искусства, белое танго, она меня пригласила! нет, вы слышите, она меня пригласила! она его пригласила, что это значит? белое танго — это значит очень многое, это не дано понять, если тебе ещё нет пятнадцати, это не дано понять, если тебе уже никогда не быть шестнадцатилетним.
Я оглядел зал.
Девчонки стояли у стенки, словно невесты на ярмарке.
Всей шкурой я ощутил на себе чей-то взгляд и, повернув голову, встретил радостный блеск иркиных глаз. Конечно, я должен был идти к ней. Мы бы потанцевали. Как всегда. Во время танца мои шаловливые ладони то и дело соскальзывали бы чуть ниже талии, а что — нельзя? Где это сказано, что нельзя? Нет таких правил! Вот под моей ладонью верхняя резинка её трусиков. Если я сдвину руку ещё ниже, то почувствую пальцами их нижнюю кромку. Чудеса! Если бы кто знал, как это волнительно — воровато трогать сквозь тонкую ткань платья трусики твоей партнёрши. Мне кажется, что моя девочка не меньше меня вспыхивает от моих дерзких прикосновений. Не может она не чувствовать моей страсти. Не может! Я не верю этому. А ещё, пользуясь полумраком, я прижал бы её к себе поплотнее. Чтобы она ощутила меня, а моё колено, словно нечаянно, оказалось бы в нежном плену девичьих ног. Ах, извините! И опять за своё. Потом я шепнул бы ей, что жду — она знает, где. От волнения слегка заныли бы кончики пальцев — самые мочки, и я стоял бы в глубине школьного сада и нетерпеливо вслушивался — неужели не раздастся шорох знакомых шагов, неужели не придет? И она, конечно же, пришла бы. Логичное завершение танцев!
Потом я долго и жадно прижимал бы её к стволу черешни, целовал взасос (только взасос и никак не иначе!), сжимал бы сквозь платье упругие девичьи груди, пытался расстегнуть заветную застёжку, упрашивал, чтобы Ирка легла — трава-то совсем сухая, но она ни за что не соглашалась бы лечь, как же — новое платье! Ах так! И я присел бы на корточки и стал гладить её стройные ноги: «Всё выше, выше и выше, стремим мы полёт наших рук…» Конечно, она бы охала, сжимала ноги и пыталась удержать мои бессовестные ладони. Но для чего она пришла в сад? Плясала бы себе с подружками! Оля и Ира! Тур вальса! Оля и Ира! Ха-ха-ха! «Что? Самой смешно? То-то! Стой смирно!» Мои дрожащие от страсти пальцы касались бы кромки её маленьких трусиков. Какого цвета они должны были быть? Угадай-ка! Правильно — голубые! Потому что была суббота, а это, как уже было сказано — день голубого цвета. И сквозь тонкую шелковистую ткань я, шалея от восторга, ласкал бы маленький холмик, Ирка шептала бы свою извечную девичью молитву про то, что «ты бессовестный, что ты со мной делаешь, я боюсь, не надо, ах, мамочка, не надо», но строгой мамочки рядом, слава богу, не было, был только мой страстный напор, и когда я, шутки ради, слегка убирал в сторону свои дерзкие пальцы, то происходила невероятная хохма. Продолжая шептать свои жалобные «не надо» и «убери руку», Ирка делала движение телом, словно искала мои сбежавшие пальцы. И, конечно же, находила. Нахальные беглецы были подле, они возвращались на горячую полянку, «соскучилась, маленькая? я с тобой, я с тобой, будь моя воля, век не покидал бы этого местечка». «Не мучь меня…» — шептала Ирка, и я знал, что означают эти слова. Мои пальцы нежно и ласково проникали под ткань иркиных трусиков. Снизу! Нежно и ласково! Нежно и ласково! И я чувствовал, как девичьи руки вдруг крепко хватали меня за чуб, за голову, было больно, но я терпел и продолжал ласкать нежно и ласково, нежно и ласково… «Не надо…» — но это уже так, чтоб не молчать. «Убрать руку?» «Не надо!» — вот теперь понятно. Не надо убирать. Потому что я не был садистом и, несмотря на юный возраст, уже хорошо знал истинную цену девичьих протестов. «Да вот она, моя ладонь, что ты милая, что ты… Не дёргайся так…» Но она бы дёргалась, и уже не оттого, что хотела вырваться из моих объятий, а потому что не могла терпеть, и тихий стон, больше похожий на плач, на рыдание, срывался с девичьих уст, её бедра мелко задрожали бы и стали вдруг слегка влажными. И я понимал бы, что это с ней такое случилось. Потому что мы становились взрослыми.
Я должен был пригласить на танец Ирку.
Но произошло невероятное.
Я сделал шаг совсем в другую сторону и подошёл к семиклассницам.
«Свиристелки!» — так презрительно называли их мои одноклассники.
На танцах они просто стояли у стенки.
Так сказать, готовились к взрослой жизни.
Девочки на старте бытия. Они уже всё знали, но ничего не умели. Они знали, кто с кем «дружит» и кто кого «бросил». Они знали, что можно позволять мальчишкам, а что нельзя.
Они знали, что значит «залететь», и жутко боялись этого.
Однако у некоторых из них ещё отсутствовало то, что мы, мальчишки, сокращённо называли ППП — первичные половые признаки.
Нет, ну, основной-то признак, тот, что между ног, был, а вот второго — упругих грудок, извините, природа им ещё не подарила. Точнее — подарила, но далеко не всем.
Но это — частичное отсутствие ППП — никак не влияло на гордых семиклассниц. Им всё равно хотелось любви.
Только мы, мальчишки, этого не знали.
