Свирепая клятва (ЛП) - Кейн Моника

Леонид Козлов. Младший брат Андрея, присягнувший вор, и единственный человек, которого я была бы рада никогда больше не видеть. Ну и хрен с ним. Я собираюсь подтянуть свои девчачьи трусики и разобраться с этим сама. Взяв телефон с кухонного стола, я пролистала контакты, пока не нашла того, кого искала. Джанни Меро. Местный гангстер по найму. Он единственный контакт в преступном мире, на котором настоял мой брат. На всякий случай. Я никогда не думала, что мне придется воспользоваться этим номером, но отчаянные времена и все такое. Потому что когда звонишь Джанни, все плохо.

Джанни отвечает после первого звонка, его голос грубый, как наждачная бумага.

— Алёна Никитина. — Семья у меня не такая высокопоставленная, как у Козловых, но фамилия все равно вызывает уважение.

— Мне нужна бригада по уборке, — говорю я, придерживаясь кодовых слов.

— Понял. Тебе причинили вред?

— Нет, — говорю я. Но в порядке ли я? Далеко нет.

— Через пятнадцать минут у тебя будет бригада.

Я кладу трубку, даже не задаваясь вопросом, откуда он знает мой адрес. Я тушу сигарету в раковине и смываю пепел холодной водой. Ядовитый запах поднимается вверх, от чего меня чуть не тошнит. Сигарета сделала свое дело и успокоила мои нервы, но, поскольку я курю нечасто, меня от нее тоже тошнит.

Или, может быть, это из-за мертвого пареня на полу моего коридора.

Несмотря на холодный пот, скатывающийся по спине, я знаю, что мне нужно делать. Идя к холлу, я собираю себя с духом, снимая окровавленную балаклаву с его лица, горячая липкая влага покрывает кончики пальцев.

Милый Иисус. Татуировки монастырей и черепов ползут по его шее.

Русские тюремные татуировки.

Я откидываюсь спиной к стене.

Эхо его акцента вспоминается сейчас. Он точно восточноевропейский, но не русский, и этот акцент мне хорошо знаком, поскольку это моя родословная. Каково бы ни было его происхождение, ясно одно. Мои проблемы выходят далеко за рамки дерьмового расставания.

ГЛАВА 2

Лео

— Стой … пожалуйста. Я сделал это, это был я. — Отчаянные рыдания подступают к горлу мужчины, и я отступаю, испытывая облегчение от того, что он, наконец, признает то, что я уже знаю. Он продержался дольше, чем я ожидал. Банкиры обычно быстро визжат, но здесь Герхарт почему-то этого не сделал.

Но у каждого есть свой переломный момент, и я, в конце концов, нашел его.

— Мне бы хотелось, чтобы ты раньше признался, что взял деньги, — говорю я ему, затыкая ему рот кляпом. Меня не интересует что-либо еще, что он может сказать. — Мне бы не пришлось прибегать к такому уровню… уродства. — Его лицо покрыто синяками и порезами, и я уверен, что у него сломаны ребра. Стул, к которому он привязан, — единственное, что удерживает его в вертикальном положении.

Глядя на свои окровавленные костяшки пальцев, я хмурюсь.

— Это не моя обычная работа, — признаюсь я.

К большому разочарованию отца, я никогда не был типичным вором. Мои братья приняли жестокость нашего мира, но я предпочел использовать мозг, а не кулаки. Мои навыки работы с компьютером и навыки владения ножом. Я рано понял, что у каждого есть глубокие темные секреты — обнаружение и раскрытие того, что другие хотят умалчивать, делает меня гораздо более опасным противником.

Как и в случае с моим другом Герхартом, швейцарским банкиром, которому мы доверяли отмывать наши деньги, но который поддался искушению. Он украл у Братства кругленькую сумму в три миллиона, вероятно, думая, что мы не заметим. Но я заметил. И теперь он должен страдать от последствий, потому что никому не удастся обмануть братву и выжить, чтобы рассказать эту историю. У нас есть силовики для таких дел, но иногда, как сейчас, я добровольно соглашаюсь на эту работу, просто чтобы проверить, есть ли во мне еще это.

— Я знаю, почему ты это сделал, — говорю я, качая головой, и мой голос эхом отдается от стен банковского хранилища. — Глупо, но я понимаю. — Я достаю из сумки фотографии, перелистываю их, пока не нахожу нужную: Герхарт и красивая блондинка, прижимающиеся друг с другом. — Мне хотелось бы думать, что ты взял деньги ради любви. По крайней мере, я это понимаю. Любовь — это адский наркотик.

Это приведет тебя к самому высокому из максимумов и к самому низкому из минимумов. Мне ли не знать.

Он отчаянно кивает, как будто может убедить меня сердечной мольбой. Но мы оба знаем правду.

— Давай прекратим всякую чушь. Ты не воровал ради любви; ты украл ради киски. Катарина, да? Она хотела, чтобы ее потчевали и угощали. Увезли на выходные в Дубай, на следующий день — на Карибы. Дорогие вкусы. — Герхарт хмурится и напрягается. Конечно, он не хочет, чтобы ему напоминали о его слабости. Ни один мужчина не хочет.

— Чего я не понимаю… — говорю я, бросая фотографии на пол, чтобы они разлетелись во все стороны. — Зачем изменять жене? — Я оставил этот вопрос подвешенным, пока выбирал одну конкретную фотографию. Это из его семьи. Все вокруг широко улыбались на выпускном вечере его дочери. Я подношу ее к его лицу, опустошение искажает его черты. Все всегда сводится к грехам отца. — Я могу сказать, что она прекрасная женщина, твоя жена. Она любит тебя, а ты облажался. Ради чего? — Я с досадой вздыхаю и снова сажусь напротив него.

— Однажды я был влюблен. В младшую сестру моего лучшего друга. Клише, правда? — Я мечтательно улыбаюсь. — Она была единственным человеком в моей жизни, который верил, что я могу быть кем-то иным, чем хладнокровным вором. Что я способен на большее, чем просто тьму. Думаю, я доказал, что она ошибалась. — Я подавляю чувство вины, напоминая себе, что за верность семье приходится платить. Как и за все остальное.

Герхарт продолжает хмуриться, видимо, он не в настроении слушать истории. Но черт с ним, это моя версия пыток.

— Но в чем разница между нами? Я знаю, что я потерял, от чего мне пришлось отвернуться. И я до сих пор чувствую потерю каждый чертов день. — Каждый раз, когда я смотрю в зеркало.

Я редко говорю об Алёне и о том, что у нас было. Потому что когда я это делаю, когда я позволяю ей занять слишком много места в моей голове, я раскручиваюсь по спирали. Оттолкнуть ее было самым трудным, что мне когда-либо приходилось делать. Но прошлое невозможно переписать, поэтому я сосредотачиваюсь на том, что могу контролировать. Ее будущее.

— Что ж, Герхарт, наше время истекло, — говорю я, больше похоже на терапевта, чем на вора. Его глаза расширяются от ужаса, и он пытается вырваться из своих пут, тщетная попытка, учитывая его избитое состояние. Я почти сожалею, что наша беседа подошла к концу — нечасто я могу говорить так свободно. — Итак, вот что произойдет, — говорю я, предпочитая говорить об этих вещах прямо. — Я собираюсь выстрелить тебе в голову. Ты умрешь мгновенно. Завтра утром кто-нибудь в банке найдет твое тело, наверное уборщик или сотрудник. Твоя жена и дети о любовнице не узнают. Они подумают, что это неудачное ограбление банка. Трагично, но, по крайней мере, они никогда не узнают, какой ты грязный пес. Но мы знаем правду, не так ли?

Он издает жалобный вопль, но его мольбы остаются без внимания, я услышал достаточно. Я смотрю на свой телефон и несколько раз пролистываю его, чтобы убедиться, что деньги, которые взял Герхарт, вернулись на наш счет, где и должны быть.

Черный металл моего пистолета выглядит тусклым под паршивым флуоресцентным освещением.

— Это было по-настоящему, друг мой. — Я нажимаю на курок, не желая растягивать момент. Это чистый выстрел, прямо между глаз, он мертв за считанные секунды.

* * *

Мотоцикл грохочет подо мной, когда я завожу двигатель, вибрация утихает, когда я поворачиваю возле частного аэропорта в Женеве. У меня болят кости. Часы стояния на холодном бетонном полу банковского хранилища сделают это с тобой. Но менее чем через девять часов я приземлюсь в Нью-Йорке.

Я паркуюсь перед дверями ангара, внутри виден мой «Джетстрим». Спешившись, я снимаю шлем с головы и передаю его одному из стоящих рядом мужчин. Он погрузит черный Kawasaki в трюм самолета.