Цена зла (ЛП) - Дарк Рэйвен

Снейк — ее муж. Я не могу себе представить, как будет выглядеть парень с таким именем (прим.пер.: здесь игра слов, так как Снейк (snake) с английского переводится как змея). Я представляю себе человека с лицом ящерицы, и этот образ почти смешит меня.

Ди уходит, и через несколько минут, одетая в форму, я выхожу в зал.

Ненавижу эту форму. Черная юбка такая короткая, что едва прикрывает мой зад. Малиновая рубашка с глубоким вырезом так тонка, что сквозь нее видны мои соски. Черные каблуки, которые Моника называет туфлями, заставляют меня чувствовать себя так, будто я хожу на ходулях.

А еще у меня на шее ошейник-колье. Это полоска кожи с серебряными заклепками и поводком, свисающей спереди. Я чувствую себя так, словно на мне собачий ошейник.

Учитывая, что вершиной женской моды в Колонии были босые ноги, шляпки и унылые, бесформенные платья, я не совсем привыкла носить такую одежду. Если бы мои родители увидели меня сейчас, они бы отреклись от меня. Если старейшины увидят меня, я получу пять ударов плетью по спине.

Я вздрагиваю.

— Ди влепила тебе выговор? — спросила Моника, когда я подошла к стойке. Она носилась вокруг, как безумная, смешивая напитки клиентов.

— Нет, у меня все еще есть работа. Слава богу. — В ожидании первых заказов за ночь я пытаюсь одернуть юбку. Особенно когда мужчина, сидящий на табурете рядом со мной, оглядывает меня с головы до ног с ухмылкой.

На хорошеньком личике Моники появляется удивление. — Должно быть, ты действительно нравишься Ди. Последняя женщина, которая перешла ей дорогу, была уволена. Она ушла вся в слезах.

Мои брови поднимаются вверх, беспокойство покалывает меня. Мне повезло, что я нравлюсь Ди, хотя я и не знаю почему.

— Ну, давай, капуша. Лучше займемся твоей секцией. — Моника благодарит клиента, кладя его чаевые в банку для чаевых за стойкой бара. Она уже наполовину заполнена купюрами. Она ставит передо мной на поднос разнообразные напитки. — Ты заменяешь Вики в левой секции.

По крайней мере, я не в той секции, что ближе к сцене. В этой секции всегда сидят самые жуткие парни.

Я принялась за работу, пробираясь между столиками, расставляя напитки и избегая блуждающих рук.

Очевидно, существует правило, что ни один из клиентов не имеет права прикасаться к стриптизершам, но это, похоже, не относится к официанткам. Пялящиеся взгляды мужчин заставляют меня чувствовать себя так, словно меня окружают голодные хищники. Я работаю в девятичасовую смену. Мне нужен душ.

Работая уже неделю, я до сих пор удивляюсь, насколько огромно это место. Повсюду есть двери в приватные комнаты, и коридоры, которые ведут к ним, плюс целый второй этаж с другой сценой. Это лабиринт, в котором вы можете легко заблудиться, если не будете осторожны.

Время от времени мне все еще кажется, что за мной наблюдают, но когда я оглядываюсь, то не замечаю никого, кто наблюдал бы за мной больше обычного.

Следующие несколько часов медленно ползут, и мои ноги убивают меня в этих каблуках. Как я не сломала лодыжку, понятия не имею, но я начинаю понимать, что имела ввиду Моника, когда однажды сказала мне, что, по ее мнению, высокие каблуки были изобретены человеком с больным чувством юмора.

Наконец наступает мой перерыв, и я подаю последнюю порцию виски мужчине в костюме, не отрывая глаз от стола. Он благодарит меня.

— Не за что, сэр, — бормочу я, не поднимая головы. — Наслаждайтесь шоу.

Я возвращаюсь в бар с пятидесятидолларовыми чаевыми и едва сдерживаюсь, чтобы не присвистнуть от удивления.

Это больше, чем кто-либо когда-либо давал мне за один раз. В Колонии нам не платят. Все идет в церковь, и руководители решают, куда их потратить, снабжая всех тем, что им нужно.

Я положила чаевые в банку. В клубе все устроено так, что в конце вечера чаевые, которые каждый получает, делятся между всеми.

— Этот человек только что дал полтинник, — шепчу я Монике.

Она качает головой на меня с улыбкой.

— Что? О нет, что же мне теперь делать? Неужели я неправильно его поняла?

— Нет. Но зачем ты это делаешь?

— Что делаю? — отлично. Я опять наделала глупостей, не так ли?

— Когда ты обслуживаешь клиента-женщину, это не проблема, но, когда это парень, ты становишься с ним какой-то странной. Ты не смотришь ему в лицо и становишься похожей на мышку. Это… интересно.

О, мой Бог. Неужели я все еще так плоха? Я стараюсь этого не делать. Я не могу дать никакого ответа. Я не собираюсь рассказывать ей, что провела почти все свои восемнадцать лет в Колонии, где женщинам запрещено поднимать глаза на мужчин и разговаривать с ними без разрешения.

Когда я покидала Колонию, я пообещал себе, что не буду тряпкой. Я бы заговорила, а не молчала и просто позволила всему случиться. Молчание только усугубляло ситуацию и причиняло боль людям, о которых я заботилась. Больше никогда.

Так почему же я все еще делаю это?

Щеки пылают, я беру и делаю то, что обычно делает Ди, когда не хотела кому-то отвечать — пожимаю плечами и слегка качаю головой.

— Хорошо, — сказала Моника, вытирая стойку. — Храни свои секреты, таинственная девушка. В конце концов я из тебя их вытяну.

Господи, надеюсь, что нет.

— Маленький трюк саббы (имеется — сабмиссив) работает на тебя, но тебе нужно показать побольше кожи. Иди сюда.

— Э… трюк саббы? — я прохожу к ней за стойку бара.

— Да. Все эти покорные «Да, сэр». Это подходит тебе, но ты получишь больше чаевых, если будешь время от времени улыбаться. — Она расстегивает две пуговицы на моей рубашке. — Так-то лучше.

Я осмотрела себя сверху вниз. Мое декольте почти выпало.

Только две пуговицы на рубашке все еще застегнуты, не позволяя моей груди быть выставленной на всеобщее обозрение. Я закрываюсь руками, мое лицо горит от шеи до линии волос. — Моника, это уже слишком.

— Ничего подобного, дорогая. Чем больше тела ты показываешь, тем больше это нравится парням.

Клянусь, я никогда к этому не привыкну. Но я не в том положении, чтобы оставлять деньги у сидящих за столами.

Вздохнув, я возвращаюсь к бару и делаю заказ на пакет не дешевых крендельков и напиток.

— Чего тебе хочется? — Моника берет для меня стакан.

— Я выпью содовую. Коричневую.

Она фыркает. — Ты имеешь в виду Кока-Колу?

Мой желудок сжимается от ее дразнящего взгляда. Я киваю и открываю зубами крендельки.

— Серьезно? Ты никогда не пробовала Кока-Колу? Ты что, Марсианка?

У меня внутри все переворачивается. Я делаю глубокий успокаивающий вдох. Мое незнание внешнего мира не разоблачит меня. Никто не догадается, что я сбежала из тайной общины, потому что никогда не пила газировку.

Опять же, никакого ответа, так что я пожимаю плечами.

Моника просто смеется над этим. Потом она смотрит на часы.

— Вот дерьмо. — Она хватает пару подносов с напитками и делает знак Сильвии, другой барменше, чтобы та ее прикрыла. — Пора принести мальчикам выпивку.

— Мальчики? — у меня такое чувство, что этим выражение она ни в коем случае не говорит о детях.

— Да. — Она хватает пару бутылок ликера, каждая из которых содержит достаточно крепкого алкоголя, чтобы усыпить слона. — Байкеры. Они на совещании в своей комнате.

Я смотрю на свой крендель, пытаясь понять, что она имеет в виду, но не осмеливаюсь спросить. Слово «байкеры» заставляет меня думать о мужчинах на тех модных гоночных мотоциклах, на которых я видела людей, катающихся по улице, но почему-то я знаю, что это не то, о чем она говорит. На щеках у нее румянец, а лицо расплывается в широкой улыбке. Пока она не смотрит на меня, а потом наклоняет голову.

— Ты ведь не знаешь, кто такой байкер?

Я избегаю ее взгляда и делаю глоток колы. Я люблю сладкий вкус, и это здорово, как шипение танцует на моем языке и вниз по горлу. У меня никогда не было ничего подобного.

Моника качает головой. — Девочка, ты не знаешь, что теряешь. Клянусь, быть горячим должно быть обязательным требованием для того, чтобы получить патч.