Кэтрин Тейлор - Цвет любви

— Теперь мне нужно поторопиться, чтобы успеть.

— На тебе черная блузка и черная юбка?

— Да, а что?

Хоуп хихикает.

— Как я и опасалась.

— Это не смотрится? — Меня охватывает ужас. Неужели она не могла сказать об этом раньше?

— Смотрится, но это так на тебя похоже: ты пытаешься спрятаться. А тебе в этом совершенно нет нужды, Грейси. Ты очень хорошенькая, и англичане это заметят, поверь мне. Кроме того, черный совершенно не годится — совсем не весенний цвет.

Как бы мне хотелось ей верить! Правда. Но Хоуп хорошо говорить, с ее-то идеальными пропорциями. Если бы я была спортивной блондинкой ростом метр семьдесят пять, я вообще, наверное, ничего не носила бы — или, по крайней мере, гораздо меньше, чем сейчас. Но в ней проявились скандинавские корни нашей семьи. А я, похоже, унаследовала от какого-то давнего предка все те крохи ирландских генов, которые еще оставались, потому что ни у кого из моих родственников нет рыжих волос, даже у отца — насколько я помню, ведь я не видела его уже целую вечность. А еще только у меня невысокий рост и вьющиеся волосы. Я не толстая, но довольно кругленькая там, где у достойных зависти женщин, вроде моей сестры или стюардессы, все спортивно и подтянуто.

— Черный стройнит, поняла? — Я выуживаю из сумки свои документы, которые мне предстоит предъявить. — Я тебе перезвоню.

Внезапно в голосе Хоуп слышится тревога.

— Будь осторожна, ладно, Грейси? И пообещай мне позвонить сегодня же вечером и все рассказать — в подробностях!

Я обещаю и с иронической улыбкой вешаю трубку. Она моя младшая сестра — а ведет себя как мама. Но, возможно, она права. Во многом Хоуп гораздо опытнее меня. Вздохнув, я прячу телефон. Впрочем, в Англии она еще никогда не была. И это первый раз, когда я ее опережаю.

Мужчина за окошком бросает быстрый взгляд в мой паспорт, и таможенники не обыскивают меня: я ведь уже говорила — если не считать волос, я совершенно неприметный человек, никто не обращает на меня внимания, поэтому вскоре я оказываюсь у выхода, ведущего прочь из аэропорта.

За дверями оказывается неожиданно много людей, поэтому я испуганно останавливаюсь и на меня налетает идущий сзади мужчина. Он озадаченно глядит на меня, а потом бежит дальше. Спасибо. Ничего страшного.

Мимо меня течет поток людей, они спешат к машущим руками родственникам или друзьям. Вверх поднимают таблички с именами, люди находят друг друга, обнимаются, встречаются. Мимо меня пробегает и Элизабет, направляясь к молодому человеку, который совершенно искренне обнимает ее, он рад ее видеть. На меня она уже внимания не обращает.

Не хочется чувствовать себя потерянной, поэтому я решительно поправляю сумку и собираюсь с духом. Время поджимает, нужно спешить. Я резко срываюсь с места в поисках указателя метро — чтобы секундой позже снова замереть, когда взгляд мой останавливается на мужчине, выделяющемся из толпы. Его поза небрежна, глаза неотрывно глядят на выход. На меня.

Мое сердце пропускает удар и тут же снова начинает нестись вскачь, когда я вижу улыбку, играющую на его губах. Он едва заметно кивает мне.

Джонатан Хантингтон.

Нет, этого не может быть. Я моргаю, но он по-прежнему там. Это он, наверняка, хотя в действительности он оказывается еще более привлекательным, чем на фотографии в журнале.

Он опускает скрещенные на груди руки, его поза из небрежной превращается в напряженную. В ней проявляется движение, несмотря на то, что он все еще стоит. Он смотрит на меня. Он… ждет меня.

О. Мой. Бог.

Ноги мои уже двинулись вперед сами собой. Словно во сне, я направляюсь к нему.

2

— Здравствуйте, мистер Хантингтон. — Я стою прямо напротив него и протягиваю ему руку. — Я Грейс Лоусон.

Пока я шла к нему, он не спускал с меня взгляда. Эти глаза, синева которых казалась мне притягательной еще на фотографии… Но на самом деле они… другие. Глубокие. Сверкающие. Я смотрю на него, впитываю каждую деталь.

Он высок, гораздо выше, чем я предполагала, и одет во все черное: черные брюки, черная рубашка, черный пиджак. Как я. Только у него, конечно же, нет шарфа. Ха-ха. Волосы у него тоже черные и залихватски длинные, спадают на лоб и слегка на воротник. В отличие от моей, кожа у него загорелая, что еще сильнее подчеркивает контраст с его голубыми глазами. Кроме того, он, очевидно, сегодня не брился, поскольку на щеках его лежит темная тень.

Все это я осознаю в одну секунду, пока моя рука парит между нами в воздухе, а он не подхватывает ее. Мой взгляд украдкой устремляется к его рту. Улыбка, которая только что витала на его губах, исчезла, и пустое выражение на его лице внезапно вселяет в меня чувство неуверенности. Он смотрит на меня, но совершенно не понимает, чего я от него хочу. Я откашливаюсь, не опуская руки.

— Рада познакомиться с вами, сэр. — Может быть, это не соответствует этикету, принятому у аристократов? Как заговаривать с такими людьми? Проклятье. — Я совершенно не знаю, что сказать. То есть я совершенно не ожидала, что вы придете меня встречать. Но я… очень рада. Практике. Очень-очень. Для меня это… действительно… очень… — Последние слова я выдавливаю из себя с трудом, поскольку что-то здесь явно не так.

— Джонатан? — Прямо у меня за спиной раздается низкий голос со странным акцентом, который я не могу определить, а испуганно обернувшись, я вижу мужчину. Японца.

Он не так высок, как Джонатан Хантингтон, но достаточно, чтобы я почувствовала себя между ними карликом. За его спиной стоят другие люди, тоже японцы, но пониже, очевидно, свита первого. И только теперь я замечаю, что за Джонатаном Хантингтоном стоят светловолосый великан и мужчина пониже с каштановыми волосами, готовые в случае чего прийти на помощь. И все смотрят на меня одинаково недоуменно.

Боже мой! Меня бросает в жар, затем окатывает холодом, когда я понимаю, какую неловкость допустила. Джонатан Хантингтон приехал не затем, чтобы встретить практикантку из Чикаго. Он ждал того японского партнера, что за моей спиной, который по жуткому совпадению прилетел одновременно со мной. Я только что страшно опозорилась. Хуже, чем просто страшно. Ужасно, непростительно страшно.

На протяжении нескольких мучительных секунд все молчат, и я внутренне сжимаюсь. От отчаяния зажмуриваю глаза и в тот же миг чувствую, как теплая рука сжимает мою, которую я все еще держу в воздухе.

Когда я снова открываю глаза, Джонатан Хантингтон смотрит на меня. Это его рука сжимает мою. Крепко. Приятно. Успокаивающе. Он улыбается, и я вижу, что на одном из его резцов не хватает уголка. Это придает его улыбке юношеский задор, который стал для меня неожиданностью, отчего у меня подкашиваются ноги. Или, может быть, дело в том, что мне настолько неловко, что мои ноги просто отказываются служить.