Натали Бранде - Голубые шинели
А однажды, когда я заболел и лежал трое суток дома, мать, выхаживая меня, села на краешек кровати, погладила меня по одеялу мозолистой, всей в натруженных венах рукой, и вдруг сказала:
— Ты не думай, сынок, я про Нинку все ведаю. Не таись от меня — я же мать. Тебе уже время пришло к бабам-то ходить, кто же виноват, что у нас на деревне нету девок для тебя. Пусть уж Нинка всему обучит — а там авось найдешь себе хорошую девушку. Вот и служить тебе скоро — может, где в новых краях твоя судьбинушка затаилась. Не ворочайся к нам в деревню, Тимка, нету тут для тебя жизни. Ты у меня молодой, поищи себе лучшей доли. А я уж как-нибудь и тут доживу…
Мама. Милая моя мама. Если бы ты знала, какая доля меня ждала на чужбине, может, ты бы держала меня дома, привязав веревками к той самой койке. Может быть, ты бы все двери заколотила крест-накрест и не выпустила бы меня. Но как ты могла знать, что меня ждет за порогом, ты ведь всю свою жизнь прожила в нашей деревне, ты может и в Тобольске-то была раз десять, не больше, мама, ты моя мама. Дорогая ты моя старушка. Узнаешь ли ты меня, такого смуглого, в таком дорогом заморском костюме — узнаешь ли ты меня, своего блудного сына, да и жива ли ты еще?
Поезд снова тронулся, и я наконец-то стряхнул с себя нахлынувшую волну воспоминаний. Мне надо было выходить на следующей, очень короткой, остановке Выскочив на платформу с одной лишь легкой дородной сумкой, я быстро прошагал к стоянке такси. Во всяком случае, здесь она когда-то была. Сегодня, понятное дело, вместо государственных машин с черными шашечками, на стоянке одиноко дежурили две замызганных частных машины. Водители стояли рядом, лениво перебрасываясь каким-то фразами. Завидев меня, оба водилы замерли, сделав, что называется, «стойку»: понятное дело — на горизонте замаячил клиент.
— Привет, мужики, кто в Черную Грязь подбросит? — спросил я, вытаскивая из кармана две бумажки по десять тысяч.
— Садись, — коротко скомандовал один из них, открывая мне дверцу своей машины.
По дороге водитель пытался завести обычный и даже обязательный, как ему казалось, разговор:
— Ты что ж это — в гости к кому, или так, на экскурсию, — полюбопытствовал он.
— Да можно сказать, что на экскурсию, — довольно резко ответил я, и мужик, недовольно что-то пробурчав, тем не мене заткнулся и больше ни о чем уже на спрашивал до самой деревни.
Дорога была все такой же плохонькой — в ямах и выбоинах, асфальт скоро кончился, и мы неслись по укатанному гравию на предельно возможной скорости 40 километров в дребезжащих «Жигулях» первой модели, а мне становилось все страшнее и страшнее — ну как я сейчас войду в свой дом, ну как я увижусь с матерью? Все-таки почти пять лет она не видела меня, пять долгих лет.
Когда на дороге появился указатель «Черная Грязь», я попросил водителя остановиться. Расплатился с ним и дальше пошел пешком — я чувствовал, что мне надо подготовиться к предстоящей встрече.
Дом свой я узнал еще издалека — он теперь казался мне как-то меньше, что ли, будто усох с годами, но двор был все такой же ухоженный и чистый, как обычно, — мать любила порядок. Во дворе размеренно гуляли куры, заливисто лаял пес, значит, все нормально у матери, значит, жива и здорова, раз хозяйство содержит как и прежде.
Я открыл калитку и по тропинке прошел к дому. Дверь была, как обычно, не заперта, я легко распахнул ее и застыл на пороге — мать сидела на своей кровати, накрытой праздничным покрывалом, вся какая-то торжественная и нарядная, в чистенькой белой косыночке, повязанной на голову, в красном цветастом сарафане и белой отглаженной блузочке. Сидела так спокойно и умиротворенно — как будто так и просидела все долгие годы моего отсутствия, положив на колени ладошками вниз свои натруженные руки. Конечно, она постарела, немного поправилась, но при этом как-то опала кожа ни лице, еще глубже запали глаза, но все так же, по-прежнему, они светились энергией и особенной, присущей только моей матери, жизненной силой.
Она повернула голову на скрип входной двери, глянула на меня и сказала просто так, словно ничего особенного не произошло, просто и тепло:
— Тимка приехал.
Потом встала, метнулась ко мне, обхватила за плечи и запричитала в голос:
— Тимка, Тимошенька. Сыночек. Я ведь ждала тебя, я знала…
Я гладил мать по спине и никак не мог понять, как же это она знала, откуда знала, что именно сегодня я приеду. Ведь еще два дня назад я и сам этого не знал.
Оторвавшись от меня, мать сказала, словно угадав мои мысли:
— Конечно знала, сыночек. Я же все чувствую, на то я и мать, сон я давеча видела, как будто гуляю я с тобой, маленьким, по полю, а рожь спелая такая, налитая, и колышется так на ветру… Все колышется, и вдруг оттуда как выпрыгнет воробей — и ты вдруг испугался, прижался ко мне — вот прям как сейчас — ну я и поняла — это знак, скоро ты и приедешь Видишь — в горнице прибрала, сама нарядилась — а ты тут как тут.
Мать говорила со мной так легко, словно и не было тех долгих лет моего отсутствия Наконец она немного успокоилась, снова села на свою кровать и сказала:
— Ну, рассказывай.
Я поглядел на нее, покачал головой:
— Может, сперва самовар вскипятишь, я ведь тебе и гостинцев привез, — я полез в сумку и начал доставать оттуда всякие шоколадные конфеты в блестящих импортных упаковках, коробочку с духами, платок шелковый на голову.
Когда я собирался, то и понятия не имел, застану ли мать в живых, как она тут, да и времени у меня было немного на сборы — все решилась как-то в один миг. Ну, вот я и пробежался по московским супермаркетам и схватил то, что, как мне казалось, всегда можно достать из сумки в виде гостинца. Хоть матери, хоть соседям.
— Спасибо, Тимочка, — ласково ответила мать, — да самовар-то, наверное, еще горячий — он все там же стоит Хочешь чайку — так и налей себе, ты ж не в гостях, а дома. Ну и будь хозяином.
Я так и сделал, налил чай себе и матери, устроился поудобнее за столом и начал рассказывать. Не обо всем — все я, конечно, не мог ей сказать, но я знал, что даже если я где-то не договаривал — мать все равно это знала, чувствовала: что-то не сказано, но молчала, понимая, что, раз я умалчиваю о чем-то, значит, так надо.
Я начал с того самого момента, когда мы с матерью расстались — с моих провод в армию.
Я уходил первым из всех моих друзей — так вот получилось. Васька, мой дружок, сломал ногу, и его не призвали, Петька был на полгода моложе меня и ему еще не исполнилось восемнадцати. Так что уходил я первым. На проводы собралась, как и положено, вся деревня — сидели и пили за столом, наверное, целый день, играли на гармошке, плясали. Потихоньку спускался вечер. Я ждал его особенно, не пил вместе со всеми тяжелый дурной самогон — я вообще не любил спиртного. А вечера я ждал, потому что должна была настать минута прощания с Нинкой — так у нас было условлено. Последняя ночка должна была быть нашей. А утром, на заре, тракторист дядя Паша должен был отвезти меня в Тобольск в райвоенкомат, на призывной пункт.
