Луис Эмедиату - Зеленые годы
Получив предложение изложить во всех подробностях то, что со мной случилось после ареста — незаконного, ибо он не основывался на действующей конституции — и до моего освобождения, произведенного после непрерывных допросов и при условии не покидать страны до постановления суда, могу рассказать следующее.
Утром 5 августа 1974 г. я собиралась идти на занятия, что делала ежедневно, когда кто-то позвонил в дверь. Поскольку родители мои еще спали, а домработница запаздывала, я пошла открывать сама. Я была в нижнем белье и лишь слегка приоткрыла дверь, чтобы посмотреть, кто там. Это был высокий мужчина, имени которого я так и не узнала, но которого смогу опознать при любых обстоятельствах. Мужчина с силой распахнул дверь, схватил меня за руку и, угрожая револьвером, велел мне не шуметь и следовать за ним, чему я безропотно повиновалась, ибо иного выхода из положения не было.
Этот мужчина, который посадил меня в машину, где ожидали еще трое, один из которых был вооружен автоматом, не предъявил мне никакого ордера на арест, которого, впрочем, я уже ожидала, как будет видно из дальнейшего повествования.
В этой самой машине меня отвезли в незнакомое место, предварительно накинув на голову мешок, но это после того как мнимые полицейские, арестовавшие меня, разъезжали по всему городу, и я сначала подумала, что мой арест на поверку окажется обычным похищением с целью получить выкуп. Эта догадка, при всей абсурдности, несколько успокоила меня.
Вскоре, однако, моя судьба стала внушать мне опасения. Когда мне сняли с головы мешок, закрывавший глаза, я поняла, что здание, к которому мы подъехали, похоже на тюрьму: на всех окнах грубые железные решетки, а у ворот люди в форменной одежде, вооруженные крупнокалиберными револьверами и автоматами.
Не знаю, сколько дней и ночей я провела под арестом, почти без пищи и воды, пока не начались допросы, на которых я сначала хранила молчание, помня указания товарищей держаться, пока хватит сил, несмотря на давление, которое может быть оказано допрашивающими.
Излишне говорить, что хотя первые несколько дней я еще держалась, жестокое обращение сломило меня, и поэтому я сказала все, что знала и чего не знала, ибо мне пришлось лгать, выдумывать, выдавать невиновных, родных, друзей и знакомых, а также студентов, однокурсников, преподавателей — в общем, всех, чьи имена упоминались в камере пыток, о ком я должна была сказать, принадлежат они к нашей организации или нет — и предпочтительнее было, чтобы я давала утвердительные ответы, после чего на короткое время меня оставляли в покое.
По просьбе вашей комиссии и будучи уверена, что эти сведения, как мне было обещано, не будут опубликованы в изложенной мною форме, а если и будут, то без подписи, дабы обеспечить мне безопасность, я излагаю следующие факты, представляющие собой чистую правду, после неоднократных просьб и заручившись гарантиями безопасности для себя, ибо я намерена обвинить действующую власть, репутация которой в нашем отечестве чуть ли не безупречна.
В первые дни после ареста я не подвергалась жестокому обращению и могла пожаловаться только на очень плохое питание. В это время я ожидала допросов, на которых будут спрашивать о моих связях с Бразильской коммунистической партией, а также о подрывной деятельности и террористических актах, якобы совершенных Национальным освободительным альянсом.
Не могу не вспомнить, однако, что, доставляя меня к месту допросов, мнимые полицейские, арестовавшие меня, воспользовались моим беспомощным состоянием, чтобы ласкать, если можно так выразиться, мои интимные места, прибегнув к некоторому насилию, что послужило причиной не только моего возмущения, но и нескольких царапин и порезов.
На первом допросе меня спрашивали, как и с каких пор я получала газету «Вос операриа», издаваемую Бразильской коммунистической партией. Я отказывалась отвечать, но, после того как вопрос был повторен несколько раз, созналась, что периодически получала ее по почте. Однако я не отвечала на вопросы о моей принадлежности к Бразильской коммунистической партии, за что получила первый удар в лицо. Тут же мое имя увязали с неким Рафаэлем, грабителем банков, которого подозревали в терроризме и с которым я на самом деле знакома не была.
Потом принесли несколько фотографий. Некоторых из изображенных на них людей я знала, но большинство было мне незнакомо. Помню, что, прежде чем принести фотографии, меня били руками и ногами, и хотя я упала на пол и не могла подняться, меня продолжали жестоко избивать. Удары приходились в основном в голову, в низ живота, в ягодицы и в грудь.
На первом же допросе я потеряла сознание из-за жестокого избиения, после которого, судя по всему, в бессознательном состоянии меня перенесли в другое помещение и стали обливать водой. Придя в себя, я увидела, что лежу на столе совершенно голая. Должна подчеркнуть, что еще до того, как меня полностью раздели, на мне было лишь то, в чем меня забрали — то есть только лифчик, который похитители разорвали по дороге в тюрьму, нейлоновые трусики и желтая ночная рубашка, тоже нейлоновая.
Не позволяя мне встать со стола, где я лежала на спине, один из допрашивающих, видимо, начальник — мужчина средних лет, толстый, лысоватый, хриплый, с маленькими усиками над потрескавшимися тонкими губами — поднес мне фотографии к самым глазам. Это были фотографии стариков, молодежи, мужчин, женщин, гражданских, военных и даже детей.
В первую очередь хотели, чтобы я опознала того, кого они называли Рафаэлем, который интересовал их больше всех. Поскольку я не могла его опознать — никакого Рафаэля я сроду не знала — от меня стали требовать, чтобы я назвала имена и адреса лиц, которых мне показывали. Некоторых я знала, мне даже было известно, где они живут, но выдать их не могла — либо потому, что должна была держать их имена в тайне, либо потому, что они были ни в чем не замешаны и никакого отношения к Национальному освободительному альянсу или компартии не имели, поскольку я, как активистка, знала почти всех, кто стремился возродить ее в нашем регионе.
В определенный момент они догадались, что я лгу, отвечая, что не знаю того или иного человека, и показали мне фотографии, где я была вместе с этим человеком, и еще одну, где мы целовались.
Запираться стало бесполезно, но я продолжала все отрицать, что, конечно же, привело к еще более жестокому обращению со мной. Когда меня начали пытать — я, дабы не погрешить против истины, скажу, что перед тем как меня впервые отвели в камеру пыток, ко мне подвели студента по имени Антониу ди Оливейра Майер, пропавшего несколько дней назад. Вид его был ужасен: избитый, окровавленный, с трудом держащийся на ногах и, как мне показалось, не в состоянии произнести ни слова. (Впоследствии выяснилось, что у него был рассечен язык.)
