Анн-Мари Вильфранш - Тайны любви
Что касается Доминики, то улыбка, не сходившая с мокрого от дождя лица, не означала ничего. Она слишком хорошо знала Армана, чтобы думать, что вернула его привязанность. Самое большее, что ей удалось, — это взнуздать его и запрячь в одну упряжку с полудюжиной других жеребцов, которые везли ее экипаж. Возможно, некоторое время ей удастся держать его в упряжке, время от времени взбадривая его воображение ударом кнута, когда он будет проявлять упрямство. В конце концов, Арман был щедрым человеком и изобретательным любовником, всегда готовым выдумывать новые и новые способы для удовлетворения ее желаний. На стоянке такси она обняла его за талию и улыбнулась.
— До моего дома ехать недолго, Арман, — сказала она, — но, если я расстегну плащ и позволю тебе забраться под юбку, у тебя хватит ловкости снова немножко позабавить меня?
— Можешь не сомневаться, — пробормотал он, хотя после освобождения от настойчивого желания под мостом уже иначе смотрел на возобновление их связи, полагая, что она должна стать весьма нерегулярной.
При этом он совершенно не подозревал о вычислениях, которые проделывала в уме белокурая Доминика, прикидывая, как максимально выиграть в финансовом отношении, прежде чем его убывающий интерес увянет окончательно.
Цена любви
В одном из прославленных кафе на бульваре Монпарнас сидел Арман в ожидании делового свидания. Когда с улицы вошла Сюзетта Шене, он поднялся, а она, окинув взглядом переполненное кафе и заметив Армана, направилась прямо к нему. На ней была дорогая викуньевая шуба с манжетами из темного меха, а на голове вместо шляпы был повязан крестьянского стиля шарф, алой и серой расцветок.
— Добрый вечер, мсье, — сказала она, подавая руку в перчатке, — я узнала вас.
Очевидно, она ожидала, что протянутую руку пожмут, но не в правилах Армана было приветствовать дам подобным образом. Он взял ее руку так осторожно и бережно, словно она была бесценнейшим и хрупким произведением искусства в собраниях коллекционера, и поцеловал с исключительной галантностью. Сюзетта улыбнулась, но почти сразу же лицо ее вновь приняло серьезное выражение, хотя, как нетрудно было догадаться, сохранять серьезность стоило ей немалых усилий, потому что чаще всего ее симпатичное личико озаряла радостная улыбка. Арман предложил ей сесть. Она сняла с головы разноцветный шарф и откинула со лба волосы. Арман посмотрел на них вблизи и подумал, что они напоминают тонкие шелковые нити и имеют необычный оттенок, что-то между каштановым и русым.
Хорошо известно, что первые впечатления, хорошие или дурные, часто остаются неизменными. Когда шесть или семь дней назад Арман впервые увидел Сюзетту под руку с Пьером-Луи, она произвела на него исключительно благоприятное впечатление. И лицо, и фигура были очаровательно пухлыми, что, к сожалению, немодно в эпоху высоких и худых женщин, лишенных округлостей как спереди, так и сзади под облегающими одеждами. Но восемнадцатилетней Сюзетте полнота, чистая кожа и откровенное здоровье придавали необычайную привлекательность.
Она стянула серые перчатки и через маленький столик в упор взглянула на Армана.
— Значит, Пьеру-Луи не хватило мужества прийти сюда и посмотреть мне в глаза, — сказала она. — Он послал вас вместо себя, мсье. Что ж, после тех зверств, что он совершил, это неудивительно.
— Он в совершенном отчаянии, поверьте мне, — отозвался Арман. — Кстати, что вам заказать? Пьер-Луи подавлен стыдом и горем и униженно умоляет вас о прощении. Он горько раскаивается и чувствует себя недостойным даже говорить с вами.
Услышав столь явно преувеличенное описание переживаний Пьера-Луи, Сюзетта не могла удержаться от смеха, но, быстро спохватившись, вновь напустила на себя важность. Теперь, когда она сидела рядом, Арман смог решить вопрос, оставшийся без ответа в первую встречу, — какого цвета у нее глаза. Они оказались редкого и восхитительного орехового цвета. Интересно, подумал Арман, в чем она одета под шубой. Тогда, когда она была с Пьером-Луи, на ней было платье цвета меда, облегающее и подчеркивавшее полную грудь. Арман хорошо помнил, как мысленно раздевал девушку.
В ответ на его вопрос она сказала, что выпьет рюмочку ликера — в качестве профилактики против простуды, пояснила она, — и остановила свой выбор на «бенедиктине». Себе Арман заказал еще одну рюмку «арманьяка». По предложению Армана девушка сняла красивое зимнее пальто, и тот увидел, что она одета очень просто — в кремовую атласную блузку и юбку в красную и серую клетку, по цвету напоминающую ее шарф. Он улыбнулся, испытывая тайное удовольствие, и она улыбнулась в ответ, позабыв о роли обиженной.
Она не подозревала, что Арман, обладая чрезвычайно развитым, хотя и несколько маниакальным воображением, мысленно раздевает ее, и уже не в первый раз. Он видел словно наяву, как расстегивает пуговицы на блузке и целует пышную грудь. Встав, чтобы взять у нее пальто, он уставился на ее ноги.
Силой его воображения юбка исчезла, а под ней обнаружились полные, округлые бедра и кружевные трусики. «Ярко-красные, — сказал себе Арман, — я хочу, чтобы они оказались именно этого цвета и из блестящего атласа!» Но хотя мужчины и могут заблуждаться, полагая, что их самые сокровенные мысли — тайна для окружающих, Сюзетте не стоило ни малейших усилий догадаться, что у Армана на уме. Как бы молода она ни была, она обладала той безошибочной интуицией, с которой рождаются все женщины. Поэтому ей не потребовалось чрезмерно напрягать интеллект, чтобы правильно истолковать интерес Армана к ее блузке и юбке, вернее, к тому, что под ними скрывалось. Она чуть улыбнулась, как будто собственным мыслям, и скрестила ноги под столиком. Сюзетта не была стеснительна и не стремилась защититься от нескромных взглядов, но этот жест должен был напомнить Арману, что, помимо внимания и восхищения, требуется еще кое-что.
— Так вы говорите, Пьер-Луи униженно молит о прощении? — спросила она. — Я бы очень хотела увидеть его ползающим в пыли у моих ног и, желательно, при большом скоплении народа! Площадь Согласия в полдень была бы самым подходящим местом. Мне следовало бы настоять на этом как на одном из условий примирения.
— Неужели ваше желание унизить его столь сильно, мадемуазель? — сказал Арман. — Он должен был совершить нечто чудовищное, чтобы сделать вас такой непримиримой. Уверяю вас, я не вижу в нем недостатков.
— Недостатки! Вы еще ничего не знаете о его ужасном зверстве по отношению ко мне.
Она произнесла слово «зверство» с таким пафосом, что стало ясно: ей очень нравится описывать столь ярко свои несчастья.
— Но это ужасно, — в голосе Армана звучало искреннее сочувствие. — Вы сможете преодолеть себя и рассказать обо всем или воспоминания слишком болезненны?
