Заноза для хирурга (СИ) - Варшевская Анна

Раздаются какие-то шорохи, шаги.

– Что происходит?

О, господи, ну только не он!

– Никита Сергеевич, не сейчас!

Приоткрываю глаза и вижу, что Надя встала передо мной, закрывая от возвышающегося на пороге заведующего.

– Что с вами?

Голос какой-то… не такой, как обычно, но я не отвечаю, а просто опять закрываю глаза.

– Никита Сергеевич, – Надя мужественно берёт удар на себя, – Анне Николаевне стало нехорошо. Сейчас уже всё в порядке, ей просто нужно немного отдохнуть. Вам что-то нужно?

– Пусть зайдёт ко мне попозже, – слышу через паузу, и мужчина, наконец, выходит.

– Уф-ф, – выдыхает медсестра, присаживаясь рядом со мной, – что-то он злой, молнии из глаз.

– Когда было по-другому? – пожимаю плечами и выпрямляюсь. – Пойду.

– Посидела бы ты ещё, – бурчит Надежда, но безнадёжно машет рукой и тоже встаёт. – Аккуратно только, хорошо?

Киваю в ответ и иду к кабинету, в свой личный ад.

– Анна Николаевна, – Добрынин поднимается из-за стола, я отмечаю пронзительный взгляд из-под бровей, – как вы себя чувствуете? – спрашивает, поколебавшись.

– Вы вызывали, Никита Сергеевич, – говорю равнодушно.

Вопрос игнорирую. Какое ему дело? Силы у меня закончились, как и чувства – такое ощущение, что всё погребено под толстым слоем пыли… или пепла. Вот только феникс из него не возродится.

– Да, вызывал, – он кивает и, помолчав, добавляет: – Я хотел поговорить, объяснить, я не должен был...

– Нам не о чем говорить, – прерываю его, – если только ваш вопрос не по работе. Это всё? Я могу идти?

– Не о чем... ну что ж, хорошо. Нет, подождите минуту, есть ещё одна вещь.

Я смотрю прямо на него, но расфокусированным взглядом, поэтому ничего толком не вижу. Стою и жду, что он скажет. Мужчина откашливается. Не знаю, чего он дожидается, но мне по большому счёту всё равно.

– Я… хм… собирался пригласить вас пойти в театр завтра. Но решил отдать вам билеты. Можете сходить… с кем-нибудь.

Он кладёт на стол и придвигает ко мне глянцевые прямоугольники, отливающие яркими красками.

Внезапно чувствую, как сквозь замороженные эмоции пробивается слабое любопытство.

– Что это должно было быть? – гляжу на растерявшегося Добрынина.

– Опера, – он отводит глаза, – что-то итальянское. Лючия дэ…

– «Лючия ди Ламмермур», – киваю сама себе, а потом опять перевожу взгляд на мужчину.

Какая грустная ирония.

– Никита Сергеевич, я расскажу вам, о чём она. В этой опере девушку обвиняет во лжи и предаёт мужчина, которого она любила… – хочу сказать «больше жизни», но передумываю, – …очень любила.

Смотрю на главного хирурга, на лице которого проступает что-то, похожее на страх, и продолжаю:

– После предательства она сходит с ума и умирает. А затем, не выдержав её смерти, закалывается кинжалом предавший её возлюбленный.

Мужчина сглатывает и приоткрывает рот, но молчит, а я договариваю:

– Это не мой сюжет. Предпочитаю сильных героинь, которые переживают удар и двигаются дальше. А вам рекомендую сходить. Очень познавательное зрелище, – пододвигаю обратно по столу билеты и выхожу из кабинета, аккуратно и тихо прикрыв за собой дверь.

Слава всем богам, рабочий день заканчивается быстро. Вот только, сидя в машине на стоянке, я не нахожу в себе сил ехать домой. Там меня ждёт Дарси, а ещё… воспоминания. Мы с Никитой проводили большую часть времени в моей квартире. К подругам тоже не поехать, у каждой свои дела, своя семья…

Пока размышляю, руки сами собой заводят авто, выворачивают руль, и только повернув со стоянки, я понимаю, куда еду – к Соболевскому. Нельзя мне к нему. У него слабое сердце, начнёт переживать… Но несмотря на все аргументы, приезжаю к знакомому дому и поднимаюсь на нужный этаж.

– Аннушка! – старик, открывший мне дверь, моментально становится серьёзным, видя моё лицо. – Что случилось, дорогая моя?

– Помогите мне, Герман Эдуардович.

Прихожу в себя я только спустя полчаса. До этого действовала, как механическая кукла. Герман успевает втащить меня в квартиру, усадить в кресло. Заваривает крепкий сладкий чай, вливает туда несколько ложек коньяка, а потом просто сидит рядом и внимательно слушает.

Я рассказываю всё с самого начала. Запинаясь, повторяю слова Добрынина, сказанные Марго в кабинете, говорю и про билеты в театр, и про свою реакцию. На этом месте Соболевский мрачно и зло хмыкает, но смотрит на меня даже с какой-то гордостью. И только выговорившись и выпив весь чай, понимаю, что меня, наконец, немного отпустило. Правда, плакать так и не захотелось – а я-то думала, что буду рыдать, размазывая слёзы и сопли по щекам.

– Простите меня, Герман Эдуардович, – вздохнув, отставляю в сторону чашку и смотрю на молчащего мужчину. – Загрузила я вас своими проблемами. Спасибо, что выслушали. Мне… нужно было вам рассказать. Вы только, пожалуйста, не переживайте из-за всего этого. Я справлюсь!

– Дорогая моя, я и не сомневаюсь, что вы справитесь, – Соболевский встаёт и прохаживается по комнате, о чём-то глубоко задумавшись. – Я только хотел бы знать, как именно вы собираетесь справляться?

– Э-э, – я растерянно пожимаю плечами, потому что вопрос ставит меня в тупик.

– Вы что же, собираетесь уволиться?

– Конечно, нет! – выпаливаю резко, но тут же сникаю.

Не представляю, как в ближайшие дни буду работать. А ведь никуда не деться – всё равно придётся как-то общаться с заведующим. С трудом сдерживаю стон и утыкаюсь лицом в ладони.

– Конечно, нет, – повторяет за мной Герман. – Я и не думал, что вы это сделаете. И игнорировать главного хирурга вы тоже не сможете, ведь так?

– Так, – киваю уныло.

– И он не сможет, – Соболевский смотрит на меня внимательно, я открываю было рот, но он продолжает: – Поверьте мне. Не только не сможет, но и не захочет – особенно когда до него дойдёт, что он натворил. Аннушка, вам сейчас очень больно. Я вас понимаю и не буду даже пытаться оправдывать Никиту, тем более что оправданий его поведению нет. Но мозги у него на месте. Во всяком случае, встанут на место, когда перестанут кипеть от ревности, – мужчина хмыкает. – И я не берусь предсказывать, что он сделает в попытке вернуть вас.

Я не согласна с этим, но решаю не возражать. Мы молчим некоторое время, а затем Герман добавляет:

– Лучшее решение для вас сейчас – уехать.

– Куда уехать? – ошеломлённо вскидываю на него глаза. – И как? Это надо брать отпуск, а как без предупреждения, да и я не могу…

– У вас есть неиспользованные дни отпуска?

– Да, есть, но…

– Отлично, – Соболевский берёт телефон. – Дорогая моя, мне нужно сделать несколько звонков, а вам неплохо было бы перекусить. Не сочтите за труд, если я попрошу вас разогреть ужин и накрыть на стол? Я к вам присоединюсь чуть позже.

– Конечно, – я в растерянности поднимаюсь и иду на кухню.

Нахожу в холодильнике суп, тушёное мясо. Параллельно решаю порезать салат в качестве гарнира. Краем уха слышу, что Герман в комнате действительно с кем-то разговаривает по телефону, но звукоизоляция хорошая, и слов не разобрать. Впрочем, я и не пытаюсь прислушиваться – расскажет сам, если захочет.

Всё уже готово и стоит на столе, когда Соболевский, наконец, заходит на кухню.

– Аннушка, вы постарались на славу! – улыбается мне и кивает на стул. – Садитесь, дорогая моя.

– А… – начинаю было, но договорить мне не дают.

– Сначала поешьте, – тон непреклонный, поэтому я решаю не спорить.

Мы ужинаем, я жую сначала через силу, но постепенно аппетит всё-таки появляется. Потом Герман Эдуардович убирает со стола, велев мне посидеть, и я даже немного расслабляюсь, глядя, как он ставит чайник и заваривает чай.

– Ну а теперь, Аннушка, пишите, – старик принёс обычный лист формата А4, ручку, положил передо мной.

– Что писать? – растерянно гляжу на него.

– Заявление на отпуск сроком на десять дней. На имя главврача. Дату ставьте завтрашнюю.

Я молча выполняю то, что мне сказали. Ставлю точку, расписываюсь. Пододвигаю бумагу Герману.