Неподчинение (СИ) - Шайлина Ирина

— Что это?

Ребёнок перевернул старую потрепанную книжку, показывая мне обложку. Агата Кристи. Замечательное чтиво для самого необычного ребёнка в мире. Вот именно сейчас мне как никогда сильнее хотелось вернуть Зай. Конверт хрустнул в кармане, я напомнил себе — посмотрю, когда не в меру умный ребёнок уснёт. Открыл окно, балкона в квартире не было, облокотился о подоконник и закурил.

— Курить вредно, — назидательно заметила девочка, — Так вот… Делать мне было уже нечего: она скончалась за несколько часов до моего прихода.

А потом добавила так резко, что я даже не сразу понял, откуда эта фраза в Кристи, которую сам же до дыр зачитывал в свое время.

— Ты же заберёшь маму, правда? Ей там нельзя, он её обижает



Глава 23. Зай

Он не появляется до вечера.

А потом ещё всю ночь и все следующее утро.

Все это время я ловила каждый шорох, коих в живущем своей жизнью доме было превеликое множество. Дом вздыхал, скрипел. Казалось, что кто-то кашляет, ходит осторожно, почти замирая возле моей двери, в такие моменты замирало и мое сердце, хотя я точно знала, что Динар уехал, а мы с домом были один на один.

В туалет хотелось нестерпимо, все чаще я поглядывала на темный угол в противоположном конце комнаты, но сдерживалась.

Я не животное и не хочу им быть, и пока есть возможность терпеть — буду.

А ещё хотелось пить, казалось, даже язык высох, стал шершавым и неповоротливым. Я пыталась заговорить вслух, просто, чтобы слышать не только дыхание старого дома, но и человеческий голос. Пусть даже свой. Но фразы застревали, и я продолжала молчать.

Вечером я решила открыть окно, у меня это даже почти получилось: одна из покосившихся рам с трудом, но поддалась. Я дернула на себя ручку, рассохшееся дерево жалобно скрипнуло. Рамы много лет красили прямо поверх заколоченного окна, но гвозди истлели. От резкого движения остатки краски засыпали мелкой, острой крошкой подоконник. Теперь я могла высунуть на улицу руку, подержаться за железную решетку. Она не поддавалась, да и сил во мне, признаться, никогда не было много. Я могла закричать. Эта мысль приятно грела, словно давая шанс на то, что я не одна. Одиночество я не любила, но иногда в нем остро нуждалась. А сегодня я нуждалась в собственной дочке.

Когда Ясмин в первый раз пожили мне на грудь, сразу после родов, пока ещё пульсировала пуповина, — мне кажется, только в тот момент я впервые поняла, что в жизни есть смысл. Маленькая, в белой первородной смазке, с опухшим ещё лицом, она все равно казалось для меня самой красивой. Почему-то больше всего я запомнила две вещи: крошечные бусинки пальцев ног, такие крохотные, словно игрушечные. И серьезный взгляд, которым она одарила меня, как только акушерка помогла приложить дочку к груди.

Молока не было, оно не пришло ко мне ни в тот день, ни после, но Ясмин обхватила маленькими губами сосок и сделала несколько сосательных движений. И это единение со своим ребенком стоило всех тех мучений, что я пережила до родов, да и переживу ещё.

Всего на один короткий миг я позволила себе представить, как все могло бы быть по-другому. Семью, в которой у моей малышки отец Руслан, — не просто биологический, а самый настоящий. Который носит дочку на руках, читает ей книжки, — я представила это так явно, точно они сидели рядом, склонившись друг к другу лбами, большой Руслан и маленькая, родная моя Ясмин.

Только вряд ли это когда — нибудь случится.

Динар появился на следующий день, на нем лица не было. Весь его потрепаный вид, так не вязавшийся с извечной любовью к пижонству и дорогим шмоткам даже в невменяемом состоянии, пугал. Я чувствовала, что-то происходит, только понять бы, что именно?

— Где дочка? Покажи мне ее, — попросила, едва он скрипнул дверью.

— Заебала, — бросил мне резко, он почти никогда не разговаривал со мной матом. Ещё один звоночек, — все в порядке с ней.

— Я хочу в туалет и пить. Или ты решил уморить меня в этой дыре?

Он только после моих слов окинул пространство мутным взглядом. То ли опять под препаратам, то ли и его прошедшая ночь оказалось бессонной.

— Пошли, — Динар провел меня в туалет, узкий пенал, унитаз с потекшим бачком. Пахло мочой, кнопка слива не работала, я сморщилась, но выбора нет. Хотелось вымыть руки, но умывальника в комнате не было, а в ванную Динар меня не пустил.

— Какие у тебя планы? Мы долго будем здесь? Что ты хочешь?

Я засыпала его десятком вопросов, но в ответ не получила ни единого слова. Все так же молча он отконвоировал меня в ту же комнату, протянул бутылку минералки.

— Динар, — снова позвала я, — где дочка?

Его молчание глушило. Он запер меня на замок, а я слушала его удаляющиеся шаги и плакала, беззвучно и горько, опустившись на пол. Когда слез почти не осталось, я вспомнила о бутылке с водой, с трудом открыла ее и залпом выпила сразу половину, не чувствуя вкуса.

И только когда перевела дыхание, поняла, — он подмешал что-то туда. Остатки пить не стала, вылила прямо на пол, уже чувствуя, как ведёт. Ноги точно ватные, мысли густые, вязкие.

Трясу головой, пытаясь сбросить морок, но меня только подташнивает. Я дышу неглубокими быстрыми вдохами, грудь сдавливает страх: он оставит меня здесь и я умру, в комнате с продавленной кроватью, не сумев выбраться из-за решетки. Паническая атака как всегда застаёт врасплох, и я не могу справиться с ней. С ужасом смотрю на воду, а если я умру от жажды, я же не оставила себе ни капли!

Я падаю на пол и начинаю сгребать лужу к центру, пытаясь трясущимися руками залить хоть чуть-чуть жидкости обратно в бутылку, но никак.

Руки мокрые, грязные, к ним липнет мусор. Я разглядываю их: а что, если облизат их? А ещё лучше — половицы.

Я уже открыла рот, высунула язык, наклонилась, готовая лакать по-собачьи, но останаливаюсь на долгие секунды.

Что-то смущает меня, и я пытаюсь нащупать, сформировать ощущение, выразить его словами и формой. Оно рождается во мне, выдувается как тугой пузырь из зеркальной мыльной поверхности. Мысль осязаема, она блестит со всех сторон, гладкая, бензиново-радужная. Я хочу ее коснуться, проникнуть внутрь полого шара, но проморгавшись, не вижу его вокруг, быть может, он уже внутри меня?

"Наркотики, — кричит внутренний голос, — Динар подмешал их тебе"

Мне становится страшно, я ползу к кровати, забираюсь на нее и накрывают с головой пыльным одеялом. Но этого мало, от Динара нужна защита сильнее. Я стягиваю матрас, руки трясутся от перенапряжения, по спине ручьем течет пот, даже зубы — и те стучат. Матрас тяжёлый, вонючий, взметнувшийся слой пыли забивает нос, я чихаю приступами, тру нос, и снова возвращаюсь к своему делу.

Под матрасом становится хорошо, здесь темно, но темнота живая. Она пульсирует, трогает своими ножками — щупальцами меня, гладит. Она не холодная, согретая моим дыханием почти дружелюбна.

… за ночь меня накрывало ещё несколько раз, но уже не так сильно. Отойти от этого состояния ещё труднее, чем от таблеток, что давал мне раньше муж. И если он каждый раз испытывает нечто подобное, закидываюсь своей наркотой, я понимаю, почему у него поехала крыша.

Мне плохо, мне хочется домой, в бабушкин дом, к ней и к маме. Но я упорно вспоминаю все самое плохое, что было со мной: смерть отца, свадьбу с Динаром, аварию, дорогую заграничную больницу. Утро, серое, угрюмое, пахнущее сыростью, вползает в комнату ленивой поступью, а следом заявляется Динар.

Оглядывает брезгливо меня, а я злюсь: кто ему дал право так смотреть, точно все, что происходит со мной, не его рук дело?

— Что ты мне подмешал?

— Понравилось? — хмыкает вдруг, а мне просто хочется плюнуть ему в лицо, только нечем.

Руки и ноги весят по тонне каждая, и когда он сковывает мне запястья наручниками, я даже не нахожу силы сопротивляться.

— Пей, — Динар протягивает очередную бутылку, но я упрямо стискиваю зубы, пытаюсь крутить головой, но не могу. Холодные длинные пальцы впиваются в щеки, давят, вынуждая приоткрыть рот. Мне хочется кричать, когда горлышко пластиковой бутылки так сильно давит на зубы, что удивительно, как они ещё не разлетелись с треском. — Нет, сука, ты будешь пить, — срывается он, и тяжёлая оплеуха отдается болью в ухе.