Эрик Хелм - Критская Телица
И несомненным.
— Это... Это, — только и вымолвила Мелита, прерывисто дыша, непроизвольно притискивая к шероховатой обивке набухшие соски, начиная смутно догадываться о предначертаниях древнего кодекса.
Элеана выждала еще немного, дабы порожденная тайным составом похоть разгорелась в полную силу. Бросила Алькандре выразительный взгляд. Младшая жрица выскользнула за дверь.
— Кимбр! — позвала она громким шепотом.
— Таблички гласят, — объявила Элеана, — что обещание любви, данное Апису, нерушимо. Если речь идет о мужчине, понимать и не дозволить — низко. Но трижды гнусно понимать и не дозволить, когда тебя ожидает священный бык.
Придворная смотрела на жрицу снизу вверх и то ли всхлипывала от испуга, то ли постанывала, терзаемая диким желанием.
— Таблички гласят: что не дозволено Апису, то дозволено псу...
Элеана приблизилась.
И провела меж расставленных ног Мелиты пальцем, обильно смоченным в чистом оливковом масле.
* * *
Кимбру, принесшему страшную и ненарушимую клятву молчания, приказали присутствовать.
Невзирая на сокрушительно мощный боевой бич, верховная жрица не решилась бы остаться в одной комнате с эдаким зверюгой без уверенности, что хозяйский окрик прозвучит вовремя, а железная рука сгребет собаку за ошейник и в корне пресечет возможное неповиновение.
Ростом эпирские псы — великолепные, непобедимые молоссы — не уступали нынешним датским догам, а весом изрядно превосходили их. Кимбров питомец потянул бы чуть меньше трех полномерных талантов. Широкогрудый, косматый, весь точно вылитый из меди умелым скульптором, а потом оживленный неведомым кудесником, зверь обнаружил отменно редкие среди своих собратьев миролюбие и покладистость.
Он огляделся, приветливо помахал хвостом Алькандре с Элеаной, насторожил уши.
— Красавец! — восхищенно сказала Элеана. — Хоть сию минуту в царскую свору, право слово!
— Для охоты не годится, — добродушно ответил Кимбр. — Зато наделен другими способностями. И выдающимися, осмелюсь доложить.
— А долго натаскивали? — полюбопытствовала Алькандра, вспомнив, какие труды затрачивались на обучение аписов.
Кимбр пожал плечами:
— Этого — с шести месяцев. А вообще, в нашем деле правил не существует. Ко всякой собаке особый подход надобен. Приступаем, хозяюшки?
Элеана помедлила мгновение, удостоверилась, что Мелита, хотя и перепуганная предстоящим надругательством, уже не в силах бороться с чувственной бурей, кивнула.
— Да. Только ты всецело отвечаешь за поведение... любовника. Смирный или притворяется?
— Сущий ягненок, госпожа, — ухмыльнулся Кимбр. — Напрасно ты кнутиком-то запаслась. Не пригодится, уверяю.
— Ишь, какой проницательный! — сказала Элеана.
— Самую малость. Опасаться и впрямь нечего. Отпускаю. А то мальчик застоится и заскучает.
Беззлобный волкодав обнюхал Мелиту и начал облизывать, словно заводил знакомство с представительницей собственного племени. Широкий, влажный язык часто и безостановочно шнырял по женскому лону, забирался внутрь, обильно смачивая слюной негустые, короткие завитки волос.
Алькандра по-актерски зажала уши ладонями.
А верховная жрица внимательно следила за круглым, приподнятым задом наказуемой дамы.
Сколь ни пронзительно визжала подвергаемая причитающемуся позору Мелита, ягодицы ее трепетали в согласии со звериным ухаживанием. Слезы лились ручьями, но и горячие соки начинали вполне исправно струиться сквозь отверзаемые приступом врата.
Вероятно, горше всех доставалось бедолаге Кимбру, который утвердился в эрекции титанической и безысходной.
Фульвия, вполне изучившая безобидный и безвредный нрав молосса, не вынуждала слугу созерцать скотоложество, влетавшее пресыщенным посетительницам в баснословные денежные затраты. Да и северянин, отнюдь не обделенный пылкостью, предпочитал знать о подвигах своего любимца лишь понаслышке, справедливо полагая, что чинить себе танталовы муки и попусту наживать неукротимое сердцебиение вовсе ни к чему.
— Велика радость: видит око, да... неймет! — говаривал он Фульвии за чашкой кипучего сидонского вина...
Молосс почел вступительную часть завершенной.
Он вскинулся, обхватил Мелиту передними лапами, насел, устроился поудобнее и сильно двинув мохнатым задом, заплясал на привязанной к роскошному креслу женщине проворный собачий танец.
— Успела опоить? — еле слышно спросила верховную жрицу Алькандра.
Элеана скосила глаза и кивнула.
Противоправная случка явно прекратила огорчать придворную. Мелита перекатывала голову по креслу, взвизгивала, вскрикивала, но слез уже не замечалось, а рыдания свидетельствовали вовсе не об ужасе перед вершившимся надругательством.
Алькандра состроила гримаску.
— Тебе виднее... Только мы, кажется, собирались наказывать, а, по сути, поощряем, — сказала она шепотом.
Слегка улыбнувшись, верховная жрица ответила.
Столь же тихо:
— Мелиту принудили отдаться кобелю. Разделенные восторги безусловно удваивают срам. Поняла?
Взор Элеаны упал на Кимбра.
— И, возможно, бесчестье утроится...
* * *
Время близилось к полуночи.
Арсиноя с Идоменеем разжали объятия, потрудившийся уд выскочил из маленького нежного влагалища; царь перекатился на спину.
Его одиннадцатилетняя жена только вздохнула — правда, громко и выразительно.
Лавагет пригубил стоявший в изголовье кубок разбавленного цекубского, протянул девочке.
Сделав глоток более долгий и глубокий, Арсиноя повернулась к мужу, приподнялась на локте, игриво ткнула Идоменея пальцем в бок.
— Э-эй!
— Что? — осведомился государь, созерцая росписи на потолке.
При слабом огне серебряного светильника они производили впечатление довольно блеклое и невыразительное. Впрочем, художества и виршеплетство не слишком-то занимали Идоменея и средь бела дня, а из мелодических изысков он предпочитал, в основном, военные ритмы, и еще походные флейты келевстов, монотонно подвывавшие, дабы гребцы не сбивались и не утрачивали равномерный такт. Этой же цели успешно служили уже упоминавшиеся ранее барабаны, да ведь и самый здоровенный детина отмашет руку до самого плеча, колотя по звонкой овечьей коже несколько часов кряду.
Царю было скучно.
Поутру он успел проведать Аспазию. Полусонная оживилась и воспряла буквально через минуту. И, уже не стесненная приказом Элеаны, отпустила себя на совершенную волю.
После такой постельной скачки человек на два-три десятка лет постарше государя, вероятно, уснул бы прямо за пиршественным столом, однако нерастраченные отроческие силы сообщали Идоменею выносливость, которую сам он, по неопытности, принимал как нечто должное и единственно возможное.
