Та, что меня спасла (СИ) - Ночь Ева
– Тая, что она успела сказать тебе? Это очень важно, – глажу жену по волосам.
– Возбуждённая была, радостная. Торжественная даже. Мне кажется, она хотела поделиться тем, что вспомнила. В ней это есть – бахвальство. Кричала, что вспомнила, вспомнила фамилию моего отца. Что он не Прохоров, а Баку…. Что за Баку – не знаю. Начало фамилии? Город? Резко отключилась. Никаких лишних звуков я не слышала. Несколько слов – и тишина.
Оглядываюсь по сторонам. Здесь уютно. А ещё – спокойно. Редкие минуты тишины. И возможность побыть наедине с женой. Кажется, сто лет её не видел, хотя прошло всего несколько дней. С сожалением отпускаю её из объятий.
– Мне несколько звонков нужно сделать. Это срочно и важно.
Кивает, шмыгая носом. Бредёт к окну, садится на подоконник. Моя Тая. Скорей бы весь этот кошмар заканчивался. Но, чувствую, это только начало. Всё непросто.
Спускаюсь вниз. В кухню. Это не скрытность: я не хочу её тревожить заранее, но сейчас я ещё больше убеждён, что у Таиной истории – прошлое с секретами.
Только собираюсь звонить, как ловлю входящий звонок. Это частный детектив.
– Вы были правы, – сухо отчитывается он. – Сканы документов отправил по почте. Перепроверил ещё раз. Прохоров Дмитрий Сергеевич никогда не менял фамилию. А жену его звали Анна Григорьевна Ипатова. Прохорова Таисия Дмитриевна – их единственная дочь, что выжила после трагедии. Дальше вы знаете: детский дом, две приёмные семьи и тётка. И вот здесь – первая нестыковка. Серьёзная. Алевтина Витольдовна Гайдановская никак не может быть Таисии Дмитриевне тёткой. Потому что не родственница Анне Григорьевне Ипатовой.
Это уже третья нестыковка. Первая – отцовская фамилия. Теперь сюда добавились фамилия матери и неродство с тёткой.
Кажется, я прядь волос выдрал, пока его слушал и соединял пазлы в единую картину. Так ничего и не сложилось. Да и не могло сложиться.
– Вам нужно отыскать следы двоюродной сестры Алевтины Витольдовны, Анны, не знаю уж как по отчеству, но в девичестве – Прохоровой. Вышла замуж за мужчину, чья фамилия начинается на Баку… или что-то подобное. Я хочу знать всё об этой семье.
В задумчивости постукиваю пальцем по смартфону. Пытаюсь ещё и ещё раз прокрутить в голове сведения и… ничего не понимаю. Если Тая – дочь этих Прохоровых, то при чём тут Гайдановская? Кому понадобилось пристроить безродную сироту?..
– Сложно, да, Гинц? – чёртов художник – как привидение. Не слышал, как он вошёл. И как долго он подслушивал?
– Не бойся. Я ничего ей не расскажу. Незачем путать и пугать девочку.
Оттого, что он называет мою жену так, в груди стискивается сердце, а руки непроизвольно сжимаются в кулаки.
– Я сам разберусь, как мне поступить, – замораживаю его взглядом. Но этому сыну свободы и творчества плевать на мой недовольный тон и ревность. На миг я ему завидую: он может спокойно рассуждать, а значит, в голове у него стройности побольше, чем у меня.
– Бросай уже свои важные переговоры и дела, Гинц, – советует он мне на полном серьёзе. – Всё может подождать. Ты сейчас нужен ей. Побудь, сколько можешь. Успокой. А дальше уже я позабочусь, чтобы она и не скучала, и меньше о всякой ерунде думала. И ещё. К тётке ей пока не нужно. Спрятать бы её подальше. Ты подумай.
Я уже подумал. Но мне нужно ещё пару дней. Альберт тяжело вздыхает и выходит прочь. Я провожаю его тяжёлым взглядом. А затем поднимаюсь наверх.
Тая так и сидит, ссутулив плечи, на широком подоконнике. Смотрит в окно. Деревянная рама – новая, но всё же непривычная. Она уже не может называться старинной, но и новомодной её не назовёшь.
Подхожу, обнимаю Таю за плечи. Она с готовностью подвигается, приглашая меня сесть.
– Я хочу к ней, – она откидывается, прижимаясь ко мне спиной. Расслабляется немного. – Она… единственное, что у меня осталось от семьи. Не возражай, пожалуйста, прошу. Да, знаю: тётя Аля не лучший образец хорошей тётки для сироты, но бросить её сейчас – бесчеловечно.
– Она не брошена. За ней ухаживают. К сожалению, Жоркина клиника не специализируется на черепно-мозговых травмах, но она получила квалифицированную помощь. Возле неё – охрана и мать. Я попросил её помочь.
– Почему, почему я не могу быть с ней? – в голосе Таи отчаяние.
– Потому что это опасно. Есть вероятность, что голову ей проломили. Никакого Феди рядом не обнаружилось. Более того: нет в доме вещей, указывающих, что он проживал с тёткой. Как будто и не было никого. Я и там оставил охрану, но, думаю, он не появится. Такие подозрительные субъекты выныривают из ниоткуда и исчезают внезапно. Он знает тебя в лицо, Тая.
Она судорожно вздыхает. Я обнимаю её за плечи, поглаживаю, успокаивая.
– Дай мне два дня. И я заберу тебя отсюда. Позабочусь, чтобы никто и никогда не смог до тебя дотянуться.
– Мне и здесь неплохо. Я почти птица в клетке. Видишь: обжила место под крышей. Спать только здесь не могу – убегаю в бабушкину спальню, где до сих пор пахнет тобой.
– До сих пор? – ничего не могу с собой поделать – целую её в шею, тянусь ладонями к груди. Она выгибается у меня в руках, давая почувствовать, как твердеют её соски.
– Смеяться не будешь?
– Нет, – прохожусь губами по плечу, стягивая футболку, открывая нежную кожу.
– Я поменяла простыни, а старые оставила рядом. Когда совсем плохо, я касаюсь их лицом. Закрываю глаза и представляю, что ты рядом.
– Моя фетишистка.
– Твоя, – поворачивается ко мне и обнимает. Губы наши встречаются, как два космических корабля в далёком безвоздушном пространстве. Стыкуются, сминают, пробуют друг друга на вкус. Это контакт. Общение с инопланетным разумом.
Я подхватываю её на руки и несу к белому дивану. Стягиваю нетерпеливо с неё шортики. Диван безбожно скрипит – старая развалюха, но мне сейчас плевать. Целую Таину грудь, слышу, как она дышит, выгибается, жмурюсь, когда её пальцы зарываются в мои волосы. Спускаюсь ниже и ниже, целую её всю, а потом губами раздвигаю упругие складочки. Прохожусь языком сверху вниз и обратно. Моя. Желанная. Такая близкая. Мой ненасытный рот дарит ей ласку, а мне – удовольствие от этой слишком интимной близости. Я сам готов кончить от её стонов и экстаза, что дрожью проходится по всему её телу.
– Эдгар! – вскрикивает она и мечется, выгибается дугой в моих руках, а я продолжаю ласкать её языком до тех пор, пока она не утихает и не пытается отодвинуться.
– Дай мне минутку. Прийти в себя.
– Всё так плохо? – улыбаюсь, когда она вздрагивает от ещё одного прикосновения языка.
– Я бы сказала – слишком остро. И давай уже слезем с этого дурацкого дивана. Он терзает мой музыкальный слух.
Мы валимся на пол. Тянем за собой шкуру искусственного мамонта. Кутаемся и обнимаемся. Она всё ещё дрожит, а я по-прежнему возбуждён. Я не тороплюсь. Успеем. Мне важно, чтобы Тая хоть немного расслабилась.
У неё глаза сверкают. Губы сладкие.
– Иди ко мне, – ложится она на спину, тянет меня за собой и раздвигает ноги. – Хочу тебя. Ты мой, и я никому тебя не отдам.
– Я сам никуда не уйду и никому не отдамся, – вхожу в неё осторожно, позволяя подстроиться, притереться. Она слишком узкая, но влажная и горячая.
Я толкаюсь в неё бёдрами. Вхожу и выхожу. Она движется вместе со мной. Обхватывает ногами поясницу.
– Да! Наконец-то! – шепчет удовлетворённо. – Так, как я хотела и ждала!
Её слова заводят меня неимоверно. Нет сил терпеть, но я держусь до тех пор, пока она снова не достигает пика. Вхожу глубоко, как только могу. Оргазм закручивает меня по спирали – с каждым толчком-витком всё ярче. И там, на самой-самой глубине я наконец затихаю. Расслабляюсь. Мне хорошо так, что я готов уснуть на ней. Не выходя. Не шевелясь. Это ощущение защищённости, будто я дома, и все мои тылы надёжно закрыты.
– Спи, мой хороший, – шепчет Тая, целует, убирает пряди со лба, кутает в лохматое покрывало. – Спи. А я постерегу твой сон, чтобы никто тебя не украл.
Мне хочется возразить. Возмутиться. Какие воры? Я сам никуда и ни за что не уйду, не брошу, не отдам. Тут впору ещё поспорить, кто из нас желанная добыча. У меня скоро нервов не останется и сил от ревности, что испепеляет, стоит только кому-то посмотреть на неё или сказать что-то типа «девочка». Я готов всех их порвать на мелкие клочки за подобное!
