Ирина Горюнова - У нас есть мы

Анна

Clavus clavo pellitur – клин клином вышибают (лат.).

От скуки Ариша начала лазить по чатам и болтать с кем попало. Люди попадались разные: интересные и не очень. Потом вдруг, вроде бы случайно, она познакомилась с девушкой по аське. Вернее, их познакомил Андрей. Ее тоже звали Анной. Это сразу напугало и насторожило Арину, хотя, судя по фотографии, та была совершенно другой. Долгое время они ядовито и ершисто переписывались, стремясь уязвить и уколоть побольнее, буквально ненавидя друг друга, доводя до истерики и виртуальных избиений, пока не поняли, что попались в обоюдную ловушку. День без переписки становился мукой. Анна настойчиво добивалась встречи. Арина не хотела с ней встречаться, слишком сильна была первая рана, еще незажившая, но постепенно в ней росло и крепло желание ощутить свою силу, отыграться за прошлую боль, ощутить свою власть над другим человеком, стать для него богом. Ариша написала стихотворение, соединив двух Анн в единое целое как нарицательный совокупный образ.

Имя тревожно и званноГудком паровозным – Анна!Имя как солнечный свет —Анна! – но отклика нет.Звезды мигают – Анна! —Та, кто во сне желанна,Та, кто и днем мне ответ —Анна! – сквозь тысячу лет.Брось, не тревожься, пустое,Имя такое простое…Чувства, слова – банальны,Буквы твои музыкальны,Имя сложилось в сонет —Анна – родная, привет!

Как-то раз Андрей вытащил Аришу в клуб, сказав, что ей надо развеяться и вообще им давно пора пообщаться друг с другом. Посидев полчаса за столиком, он картинно двинул себе кулаком в лоб и трагически сообщил, что ему надо позвонить другу.

– Я на минутку. Тут очень шумно, – бросил он и выскользнул из зала.

Арина задумчиво вертела в руках бокал с вином и смотрела на сцену. Ничего интересного там не происходило. Кто-то кривлялся, душераздирающе фальшивил в микрофон дешевую популярную песенку. Она поморщилась. Тут на ее плечо тихо опустилась чья-то рука, и вкрадчивый голос щекочуще произнес на ухо:

– Привет! Не ожидала?

– Привет, – вздрогнула Арина. Она оглянулась и увидела свою новую SMS-подругу.

– Это сюрприз.

– Я уже поняла.

– Ты не рада?

– Не знаю, это так неожиданно. Хотя – nil admirari – ничему не надо удивляться.

– Твоя любимая латынь? Можно я присяду?

– Конечно. Хочу казаться умнее, чем я есть. Зубрю каждую ночь пару-тройку выражений. Она, знаешь ли, как-то отрезвляет, помогает смотреть на вещи отстраненно, – Арина посмотрела на выход из зала.

– Он не вернется.

– Я так и подумала.

– Рассказывай, как поживаешь?

– Знаешь, ничего нового вроде бы не произошло. За исключением тебя.

– Ты боишься?

– Чего?

– Меня, своих чувств…

– Просто не хочу ничего начинать заново и опять страдать от боли.

– Ты думаешь, будет боль?

– Так всегда бывает.

– Малыш, я полюбила тебя и хочу быть с тобой.

– Нет.

– Да.

– Я не полюблю тебя.

– Тебе только так кажется.

– Давай выпьем! In vino veritas!

– Об этом еще Блок сказал. За тебя, Прекрасная Незнакомка! Вернее, за нас.

Пытаясь прояснить отношения, Арина с Анной дико напились, после чего Арина сама потащила Анну в гости к своей старой подруге и там буквально накинулась на нее, сама от себя не ожидая подобных действий. Безумие охватило обеих, но ночью Арина сбежала домой.

Трое суток повторялось одно и то же, и каждый раз Арина сбегала. А потом уехала на месяц в командировку. На многочисленные звонки, письма и эсэмэски она не отвечала.

Арина

Acta est fibula – пьеса сыграна, всё кончено (лат.).

Она просто поняла, что должна обязательно любить сама, а не позволять, чтобы ее любили. Ведь тогда ты садишься на шею, и становится скучно. Если кто-то подпадает под твое влияние и готов полностью подчинить себя твоим желаниям, то ты невольно становишься тираном. И тебе плохо. Потому что ничего не нужно. Нужно, чтобы кто-то держал тебя на тонких нитях, управляя марионеточными лагами, мучил и заставлял испытывать сладкую боль. Нужно добиваться, замирать, падать и взлетать, но только не быть властелином. Потому что это не то. Совсем не то. «Si vis amari, ama» – если хочешь быть любимым, люби, – говорит латинская пословица. Но любить – это тяжкий крест. Это выбор, когда обязательно что-то теряешь, а найденное может оказаться пустышкой, иллюзией. И человеком правит страх. Страх оказаться в одиночестве. Потерять семью. Она не готова к этому выбору. Еще не сейчас. Позже. Быть может…

Полет во сне и наявуНа тонких нитях прикрепленных,Что лаг своих не оборвут,Им только мнится, что влюбленностьДает им крылья – это ложь,Игра, увы, марионеток,И куклы все – слуга и вождьСвоих нелепых опереток.

Бог Ра, притчи и краеугольный камень

…это произносится онемевшим ртом,это оставляется на потом,на после войны, на случай, вот,например, все умрут, а кошка моя не умрет,можно списать на неровность слов,как мне любить, не оставляя швов?на после войны, провести рукой —и у тебя на щеке такой…

Да, я побоялась уехать к Ольге в Питер, впрочем, с ней у нас точно бы ничего не вышло: это невероятно свободолюбивый человек, который не в состоянии надолго оставаться на одном месте и с одним и тем же человеком. Анна, моя первая Анна, – это тоже отдельная тема. Я не любитель БДСМ, как она (да-да, это я опустила в рассказе), не могу и не хочу ни причинять боль другому существу, ни испытывать ее на своей шкуре, да и бороться по ночам с приходящими к ней во сне дьяволами (она не раз рассказывала мне свои сны) тоже как-то не по сердцу. Я бы смогла, знаю, – но что потом осталось бы от моего «Я», вот в чем вопрос. Что же касается Анны-2, тут тоже все просто: нельзя давать человеку над собой полную власть – это сильно развращает душу. Я слишком свободолюбива, чтобы стремиться к подобным отношениям. Свобода же подразумевает партнерство отношений. Там этого не было, как не было и в Яне, но тут вся фишка заключалась в том, что она хотела подчинить меня себе, а когда поняла, что я готова сдаться, тут же пресытилась.

Больнее и страшнее, чем с Яной, мне не было ни с кем и никогда. Я понимала, все понимала, и это самое обидное. Пусть мне хватило сил отползти в сторону, собрать себя по кусочкам, зализать раны, чудовищные шрамы все равно остались и время от времени напоминают о себе фантомной болью.

Когда я стала писать тебе эти письма, Максим, я еще не понимала каких-то вещей. Сейчас начинаю осознавать, что до сих пор больна. Частично больна и ею. Еще до приезда к тебе мы ездили на экскурсию в другой город: пусть будет город N, неважно. Тогда мне показалось, будто я наконец свободна, и, кроме раздражения, мы ничем не можем обменяться. Иллюзия дружбы тоже только обман, пищевой суррогат, проталкиваемый с огромным трудом в пересохшее горло. Но вчера мне приснился сон, где мы опять были рядом. Она была так дивно нежна, как в первые мгновения нашего знакомства: я плакала и звала ее, и, казалось, ничто в мире не способно дать мне более полноценного счастья… Она… о, она действительно чудовищна, ее невозможно изгнать из себя полностью, так, чтобы не осталось ни одной зазубринки, ни одной занозинки, ничего… Она приносила мне только боль – и в душу, и в тело. Мне больно было с ней спать, она так неистово занималась со мной сексом, что у меня шла кровь: при этом я просто умирала от желания обнять ее, прикоснуться, заснуть в одной постели… До сих пор не понимаю себя, правда.