Игорь Куберский - Массажист
Я проверил штору на окне – она, похоже, действительно не пропускала света. Мы расстелили возле тахты лоскутное покрывало, на которое собирались опустить Любу, но тут мне пришло в голову, что владельца лоскутного покрывала будет определить не так уж сложно. Володька со мной согласился. В конце концов мы решили завернуть Любу в простыню, на которой она лежала.
Труп ее оказался невероятно тяжелым – когда мы уже опускали тело на пол, углы простыни выскользнули у меня из руки, и голова Любы с тупым стуком ударилась об пол. Мы замерли – что если соседи снизу услышат… Но внизу было тихо. Мы завязали края простыни узлами – теперь из прорехи торчали только Любины груди. В эту прореху мы сунули ее сапоги, юбку, какую-то кофту, накрыв сверху синтетической курткой, снятой с вешалки, – эту куртку я видел на ней. Во внутренний карман куртки я положил ее паспорт, наручные часы. Я поискал ювелирные украшения – ведь если женщина уезжает из дому, она наверняка возьмет их с собой, но ничего не было – ни золота, ни серебра. Я с подозрением посмотрел на Володьку.
– Ну, взял, взял, – не выдержал он мой взгляд. – Это же деньги стоит. Реальные. А так менты придут и все возьмут. Знаю я.
– Где ты это держишь, дома?
– Нет, в надежном месте, – уклончиво отвечал Володька, будто опасаясь, что я потребую дележа.
– Смотри, на ерунде попадешься, – сказал я. – И меня потянешь.
– Не попадусь, – сказал Володька. – Пусть все отлежится. Потом продам. Много не дадут, но на велик хватит.
– Лучше верни. Помнишь – жадность фраера сгубила. Не я сказал.
– Какая жадность! Мне велик нужен. Год коплю, только двадцать рублей набрал. А на «Каму» нужно восемьдесят… Всего-то у нее кольцо обручальное и цепочка.
– Золотая? – спросил я, чувствуя, что мне жалко цепочки.
– Вроде того, – неохотно сказал он.
Чтобы из прорехи ничего не вывалилось, мы перевязали нашу тяжелую ношу бельевой веревкой и попробовали поднять. С трудом подняли и сразу опустили.
– Не донесем, – сказал Володька. – Что делать то?
– Ничего, волоком потащим, – сказал я.
– А по лестнице?
– И по лестнице, – сердито подтвердил я, представляя, с каким стуком будет отмечать каждую ступеньку Любина голова.
Дом этот имел два входа – один со стороны фасада для первого этажа, другой, Вовкин, – со стороны глухого торца. Тылом дом был обращен к старой грунтовой дороге, обычно почти пустой, вдоль которой военные недавно прокладывали кабель. Еще неделю назад кабель этот лежал на дне выложенной кирпичом отрытой канавы, глубиной метра полтора. Теперь она была засыпана, но земля не успела слежаться, и мы с Володькой рассчитывали легко отрыть могилу для Любы.
Эта канава была моей идеей. Во-первых, недалеко, во-вторых – никому не придет в голову там искать, тем более что военные обычно не возвращаются на старые места и штатских к своему имуществу не подпускают. В любом случае кабель лежит долго – лет двадцать, огромный срок. Кто будет искать убийц через двадцать лет? Я же был уверен, что в Кировске не задержусь – меня манил Питер, Васильевский остров, бабушка с дедушкой, с которыми я еще ни разу не виделся.
Заперев Любу, готовую для своего последнего пути, мы с Володькой крадучись спустились по скрипучей лестнице, взяли запасенные лопаты и, обогнув освещенный возле дома участок, пошли в темноте к дороге. Сразу за дорогой начиналась заболоченная низина, дальше – сопки, которые сейчас угадывались лишь по точкам света. Летом низина была вполне проходимой, там мы собирали клюкву и морошку, а на сопках было много грибов. Зимой мы там катались на лыжах.
Володькин дом светил в нашу сторону четырьмя окнами нижнего этажа и хотя нас наверняка не было видно, хотелось вжать голову в плечи и спрятаться. Однако тьма и так надежно укрывала нас, только в метрах ста ниже по дороге горела на телеграфном столбе одинокая лампочка, чудом уцелевшая, – все мы тут упражнялись в меткости, швыряя камни или стреляя из рогатки. Она слегка покачивалась от ветра, будто световой колокол во тьме, совпадая ритмом с ударами моего сердца.
Земля оказалась тяжелая, даже не земля, а глина, и ее комья не хотели сползать с лезвия лопаты. После глины пошел песок, а затем слой щебенки, и когда наконец мы добрались до кабеля, на часах уже было десять. Ясно, что дома мамаша устроит мне скандал, но об этом некогда было думать. Я промок насквозь от дождя и собственного пота – мне было жарко, а во рту сухо. Володька тяжело дышал рядом – ему было не лучше.
Бросив лопаты у канавы, мы вернулись домой. Люба лежала в своем свертке и терпеливо ждала, когда наконец мы предадим ее земле. Вряд ли ей нравился собственный запах. Ее душа находилась где-то рядом и, глядя на нас, укоризненно покачивала головой. Умершим, как и живым, надлежало соблюдать определенные правила.
Мы спустили труп по лестнице, и я на каждой ступеньке подставлял ногу в ботинке под голову Любы – чтобы ей не было больно. Дальше мы поволокли ее по мокрой траве и земле, и это оказалось легче, чем мы ожидали. Мы дотащили наш груз до края канавы и столкнули вниз. Люба со своим небогатым скарбом для загробной жизни упала на бок и не пыталась пошевелиться, чтобы лечь поудобнее. Скорее всего, эта поза ее устраивала – в ней она спала, когда мы вошли. Только тогда она была живой, а теперь вот мертвой. Оба ее состояния объединяла только поза. Мы не догадались положить рядом с ней еды, как то делали древние египтяне, отправляя своих усопших в потусторонний мир, но, с другой стороны, запах съестного мог привлечь голодных одичавших собак, которые стаями слонялись окрест, а нам лишнее внимание было ни к чему.
Да, жизнь у Любы определенно не задалась – муж в тюрьме, детей нет, кроме как принимать и отпускать товар, она больше ничего не умела. Жила бесцельно, бестолково, поддавала, любила сладкое, в карманах у нее всегда водились конфеты. Однажды, когда я, еще малец, взбегал по лестнице к Вовке, она, спускаясь навстречу, вдруг протянула одну мне:
– Хочешь?
– Хочу, – растерявшись, сказал я, забыв поблагодарить ее, как тому учат дома и в школе.
Что ж, лучше поздно, чем никогда:
– Спасибо, Люба.
Когда мы засыпали ее землей, я поднял голову и увидел, что окна в нижнем этаже Вовкиного дома погасли. Словно досмотрев этот спектакль.
7
Выверив маршрут, я включил двигатель, и яхта понеслась, рассекая волны. С северо-запада тянул устойчивый ветер, но волнение ослабло, качка уменьшилась, чему способствовали и прекрасные обводы «Ларисы», полог облаков распался и время от времени выглядывало солнце. Шеф уже был в каюте, где Макси постелила ему на кровати нашей греческой парочки свежее белье. О ее выходке разговоров не было, за исключением одной фразы.
