Евгений Кабанов - МИССИОНЕР

Аполлон с ужасом проследил за действиями кочегара и попятился назад. "Настоящая бомба!", – мелькнуло у него в голове.

– Вот это другое дело, – удовлетворённо изрёк Вася.

– Ты что делаешь? – пришёл, наконец, в себя Аполлон. – Он же взорваться может. Мы ж не знаем, сколько там атмосфер – манометры ж не работают!

– Что, Наполеон сказал тебе четыре атмосферы держать?

– Какой ещё Наполеон?

– Ну, Павленко… Михал Иваныч.

– Да-а-а, – удивлённо проронил Аполлон.

– Поня-а-атно, – протянул Вася с хитрой улыбочкой. – Это у него шутка такая… А манометры тут и на хрен не нужны.

Вася с сочувствием посмотрел на Аполлона.

– Не бойсь, Американец, не взорвёмся. Объясняю для тугодумов. У наших котлов в кочегарке запас прочности меньше, чем у твоих разварников. Так что, скорей шарахнет котёл, чем генцы. Да только котёл, скорее, не шарахнет никогда, чем шарахнет. Ты думаешь, у нас на котлах манометры работают? – в голосе Васи слышались поучающие нотки. – Они там тоже на хрен не нужны, потому как на том угле, что привозят, и борща как следует не сваришь.

Вася снова засмеялся, глядя на растерянного Аполлона:

– Да не ссы ты, Американец. Что ты дрожишь, как этот генец?!

Из одной из дверей в цех вошли два парня в одинаковых серых халатах. Только у одного из нагрудного кармана торчал разводной ключ, а у другого – отвёртка и плоскогубцы. Парни подошли к стоящим у разварников Аполлону и Васе.

– Вот, мужики, – обратился к ним Вася, – это наш новый генцевар, вместо Макаркина… Аполлоном звать.

Парни обменялись с Аполлоном рукопожатиями:

– Нас обоих Николаями зовут…

– А чтоб не перепутать, этого зовут Колян – он слесарь по оборудованию, а этого, электрослесаря – Колёк, – пояснил Вася, подмигивая.

– И кто ж тебя как американскую ракету назвал? – спросил Аполлона Колян. – Это ж надо!

– Отец, – вздохнул Аполлон.

Вася, Колян и Колёк между делом с нетерпением поглядывали вверх, на площадку лестницы у двери химлаборатории.

– Щас появится, – Колёк посмотрел на часы. – Я по ней свой "будильник" сверяю.

И в самом деле, вслед за его словами дверь химлаборатории открылась, и из неё вышла Катя с уже знакомым нам ящичком с пробирками.

– Во, появилась, – обрадовался Колёк.

Впрочем, было очевидно, что обрадованно оживились и остальные трое. Появился и ещё один – по лестнице, ведущей к загрузочной площадке, громыхал большими резиновыми сапогами Петя, в фуражке лесника, в распахнутом сером халате, за которым виднелся китель с россыпью медалей и значков.

– Во, по нём тоже можно часы сверять, – указал на Петю Колян.

Катя тем временем успела спуститься, и подошла к чану с жидкими дрожжами, стоящему посреди цеха. Она озорно посмотрела на привычную троицу у разварников и слегка смутилась, заметив среди парней Аполлона.

Но тут обзор Аполлону заслонила широкая спина Пети, который уже успел спуститься и приближался к Кате.

Вася, Колян и Колёк стартовали в том же направлении, позабыв про существование нового варщика со столь редким именем.

Катя поднялась на невысокий настил у чана. Её тут же облепили четверо воздыхателей и наперебой затараторили:

– Катюха, давай мы тебе мензурки наберём…

– И-най, и-тай, и-най…

Аполлон в растерянности смотрел на это столпотворение, пытаясь высмотреть милое личико средь мельтешения мужественных пролетарских фейсов. Оно мелькнуло лишь на мгновение – Катя между голов своих поклонников заинтригованно смотрела на Аполлона.

И тут позади Аполлона послышался голос сменного мастера, появившегося из двери кочегарки:

– Ну, Маяковский, докладывай, что тут у тебя стряслось?

Аполлон обернулся.

Раскрасневшееся лицо Михаила Ивановича сияло, глаза хмельно поблёскивали, а от всего его организма исходил запах спиртного вперемешку с луком.

Через несколько дней Аполлон в смене уже был в доску своим. Познакомился и с будущими коллегами – шоферами. И почти все, не только в смене, но и вообще, кто его знал, звали его Американцем. Один только Михаил Иванович-Наполеон называл его поэтом и всякими производными от этого слова именами собственными. Поскольку Аполлон уже был проинформировал, что его разварники "никогда не шарахнут", все страхи перед взрывоопасностью "источников вдохновения" отпали, со своей, в общем-то, немудрёной работой он справлялся играючи, и даже успел придумать усовершенствование со взятием пробы. И у него ещё оставалась уйма свободного времени, чтобы вплотную заняться неприступной Катей Теньковой. Впрочем, памятуя о предыдущем печальном опыте и своей относительной недееспособности, он не торопил события, не шёл на плотное, или, если хотите, плотское, сближение, что стоило ему больших усилий, медленно, но уверенно подготавливал почву к решающему штурму. Хотя, в подготовке-то как раз особых усилий с его способностями и не требовалось – Катя, ввиду излишней мужественности местных кавалеров, которые и звали-то её не иначе как Катюха, не избалованная галантным обращением, была просто сражена изысканными комплиментами и неистощимым остроумием нового варщика.

– Катя, ты сегодня просто неотразима! – бывало, встречал он пришедшую за анализами Тенькову, бросал восторженный взгляд на шикарную грудь, рвущуюся из распахнутого белоснежного халатика сквозь тонкую ткань нового платья. – На тебе сегодня такое красивое платье! Как оно тебе идёт!

И тут же, подмигнув ей, подковыривал кого-нибудь из вертящихся рядом воздыхателей, Петю, например:

– Смотри, Петя от восхищения так просто дар речи потерял.

Петя, никогда не имевший этого дара с самого рождения, а может, и потерявший его ещё в утробе матери, радостно склабился в подтверждение Аполлоновых слов. Такая уж выпала Пете судьба – не дал господь способности говорить и позаботился о том, чтобы отпущенная человеку жизненная мощь у Пети ушла, в основном, на комплекцию и силу, а голове оставив лишь доверчивую и наивную простоту. Вот и работал Петя на одной из самых простых на заводе должностей – проталкивал с разгружаемых машин картошку или свёклу в мойку, да засыпал в бункера перед разварниками. А по вечерам с азартом гонял после киносеанса хохочущих девчат по заплёванному подсолнечной шелухой клубу. Те наперебой приставали к нему с неизменным вопросом: "Петя, а меня любишь?". "Гы-ы-ы…", – радостно склабился Петя и лез целоваться к чересчур осмелевшей озорнице. А другая его слабость – страсть к какой бы то ни было униформе и значкам, – наверное, была просто одним из способов завлечения этих самых девчат. Ну какая красавица может устоять перед таким добрым молодцем в красивой униформе, да ещё с богатырской грудью, сплошь увешанной яркими значками.

Пацаны охотно пополняли его нагрудную коллекцию, конечно, как мы уже успели убедиться, сначала подразнив и заставив погоняться за новой наградой. А уж произвести Петю в генералы мечтал каждый из них.

Глупые клубные хохотушки, продолжавшие над ним издеваться, даже и не подозревали, какое наслаждение могли бы получить от Пети где-нибудь в укромном месте после того, как Шнурок со товарищи приобщил его к высшему плотскому наслаждению – оргазму. Впрочем, они для него были всего лишь развлечением. А вот Катю Тенькову Петя трепетно и нежно любил, прямо как сопливый мальчишка. Ходил за ней по пятам, как привязанный, робел, заикался – хотя, чего уж там!, смущённо трепетал под взглядом её больших синих глаз. Если бы только он мог объяснить ей, что готов пойти за ней на край света, выполнить любое её самое безумное желание, валяться в её ногах и целовать кончики её туфелек! Но он не умел говорить, и писать тоже не умел. Поэтому он только ходил за ней по пятам, ловил её взгляд, трепетал под ним…

Глава VIII

Наконец настал день, когда после традиционного вечернего осмотра своего травмированного хозяйства Аполлон стряхнул с него последние отставшие струпья. Привычными возбуждающими движениями быстренько привёл его в боевую готовность. Механизм функционировал безотказно, даже ещё лучше, чем до травмы. Не зря, значит, его знакомый бостонский эскулап Лэрри всё любил повторять, что у любой болезни есть свой плюс – после неё организм как бы заново рождается, появляется, можно сказать, второе дыхание. Аполлонова заново родившаяся или получившая второе дыхание деликатная часть организма так и рвалась в бой. После длительного воздержания Аполлону стоило больших трудов удержаться от того, чтобы не довести дело до логического завершения прямо тут же, сидя без трусов на кровати. На своё счастье он вовремя вспомнил рассказанный вчера помощником кочегара Васей анекдот.

Дело было во времена Сталина. Вызывают мужика в НКВД. "Как вы с женой выполняете супружеский долг?" – спрашивает опер. "Обыкновенно, – отвечает мужик, – она снизу, я – на ней". "Так, – говорит опер, – вы обвиняетесь в давлении на массы. Расстрелять!". Вызывают другого мужика. "Как спите с женой?" – спрашивают. А до мужика уже дошли слухи о предыдущем случае. Он решил перехитрить опера, и говорит: "Я снизу, она наверху". "Вы идёте на поводу у масс, – заключил опер. – Расстрелять!". Вызывают в органы третьего. А тот уже был в курсе, и на провокационный вопрос дал заранее приготовленный ответ: "А мы это делаем, лёжа на боку". "А вы с какого бока лежите?". "С правого", – говорит мужик. "Расстрелять за уклон вправо!". Четвёртого расстреляли за уклон влево. Вызывают пятого, а тот думает, что ж сказать, уже и способов никаких, вроде, нет. И придумал. "Я, – говорит, – вообще с женой не сплю". "Как так?". " А вот так. Я онанизмом занимаюсь", – отвечает мужик. Опер почесал затылок, подумал и вынес приговор: "Расстрелять за сожительство с кулаком и разбазаривание народного семени!".