Луис Мендес - Желание и наслаждение. Эротические мемуары заключенного
После урока меня вызвал начальник охраны, который решил поговорить со мной в присутствии оскорбившего меня охранника. Это была своего рода очная ставка. Не хотелось бы обижать этого несчастного, но зачем он разорвал мой пропуск? Меня посадили в «клетку» – огороженное пространство рядом с кабинетом начальника. Туда помещали наказанных до выяснения обстоятельств. Я попросил, чтобы кто-нибудь доложил в воспитательный отдел, в каком положении я оказался.
Я стал ожидать последствий. Вряд ли они будут тяжелыми. Оправдание у меня было. И тут я услыхал шум у входных дверей. Охранники пинками и дубинками подгоняли заключенного. На нем была новая роба, голова обрита. Я догадался, что его только что арестовали. Но так жестоко избивали арестованных редко. Случалось, конечно, что охранники били заключенных. Но не каждый день и не при всем честном народе. Они знали, что если об этом прознают другие заключенные, возможен бунт. Поэтому особой враждебности к арестованным они не проявляли, опасаясь, что в случае бунта их возьмут в заложники. Этот как раз был бы тот случай, когда жертвы и палачи поменялись бы ролями. И тогда туго им пришлось бы.
Охранник орал: «Насильник!». Арестованный действительно производил впечатление патологического насильника. И вдруг я вспомнил: его показывали по телевизору пару дней назад. Ужас! Он изнасиловал пятилетнего мальчика, а потом засунул ему в задний проход черенок швабры, и мальчик умер. Дрожь пробрала меня всего, когда я об этом услышал. Это же чудовищно!
«А если бы это был мой сын», – подумал я… Но это было не так, а я, в конце концов, не палач.
Парня посадили в клетку. Со мной сидел еще один ожидавший своей участи. Его должны были препроводить во второй корпус, где ему предстоял разговор с судьей. Он был молод, сильно нервничал и проявлял нетерпение.
Насильник рухнул на пол. Он тоже был молод. Его сильно избили, и он испуганно глядел на нас, ожидая, что мы ему тоже добавим. Я, разумеется, не мог и не стал бить лежачего. Тот, кто сидел вместе со мной – тоже: ему нужно было сосредоточиться перед беседой с «черной мантией».
За начильником пришли охранники и несколько заключенных. Подозвали его к двери. Не успел он выйти, как его снова начали избивать. С окровавленным лицом он забился в угол клетки. Все пришедшие принялись осыпать его бранью, выказывая глубочайшее отвращение. Даже те, которые сами отбывали срок за изнасилование, лопались от ярости.
Я не раз видел в полицейских участках, как издеваются над насильниками. Их избивали, как бешеных собак, и скоблили старыми бритвами. Заставляли натягивать женские трусы и щеголять в таком виде при всех. Как только они прибывали в тюрьму, их самих насиловали, да так, что они оставались чуть живыми. Во время следствия их пытали – били о стену, избивали дубинками, загоняли палку от швабры в задний проход. Им все время давали наряды – стирать белье. Многие превращались из активных в пассивных гомосексуалистов. Некоторые не выдерживали, и от страха, что их прикончат, сходили с ума или заболевали медвежьей болезнью. И действительно, кое-кого варварски убивали. Другие умирали, не выдержав пыток.
Никогда не доводилось мне видеть ни одного осужденного по статьям 213-я или 214-я Уголовного кодекса – изнасилование (по отношению к женщине) и изнасилование в извращенной форме, – который не вынес бы нестерпимых мучений в тюрьме. Некоторые ударились в пламенную религиозность. Ясно, в каком аду пребывали они еще до вынесения приговора! Ныне гуманности больше. Власти предписывают строить отдельные тюрьмы специально для осужденных по этим статьям.
Так вот, этот несчастный отправился прямо в пятый корпус – единственный, который мог бы принять его. Хотя начальство наверняка знало, какому риску он подвергается. Насильнику грозили ножами. Позвали нас. Хотели дать оружие, чтобы мы пустили кровь этому субъекту. Нет. Никогда ни на кого я не нападу, тем более на незнакомого человека, который лично мне не причинил зла. От тех, кто наделил меня этим правом, я и сам немало пострадал. Чтобы защитить кого бы то ни было, я тоже ножа в руки не возьму. Пусть они сами за себя постоят – вмешиваться не стану.
Число заключенных возросло, и разговоры превратились в крики, гам и угрозы. Охрана перепугалась. Я смотрел на всё это, не зная, чем это кончится. Зачем этот парень, изнасиловав мальчика, посадил его, можно сказать, на кол и замучил до смерти? Что заставило его пойти на такое?
Я подозвал его. Тот подошел, трясясь от страха. Но никакой угрозы от меня не исходило. На мой вопрос он пробормотал, что сам не знает, как это получилось, что он тогда был сам не свой. Когда он убедился, что мальчик мертв, ему оставалось только скрыться.
Когда я его выслушал, душа моя наполнилась состраданием. Мне стало невыразимо жалко и ребенка, и его родителей, и парня, виновного в его гибели. Да, и его тоже. Как он несчастен! Что его ждет в будущем? Что пришлось ему вытерпеть за эти два дня? А как, наверное, мучился ребенок перед смертью! А каково было его родителям узнать, что их сын умер такой жуткой смертью! Как это все ужасно!
Собиралась толпа. Все говорили одновременно, перебивая друг друга. Убоявшись такого скопления народа, охрана ретировалась. Звучали угрозы. Заключенные теснились возле клетки. Нам, сидящим в ней, тоже становилось не по себе. Прутья решетки звенели от ударов ножей и палок.
Вдруг с двери в клетку сбили замок, дверь распахнулась, и толпа взломщиков ринулась вовнутрь, набросилась на насильника с самодельными ножами. Он завизжал, точно недорезанная свинья. Его стали колотить палками. Брызнула кровь, перепачкав даже нас, сидевших в другом конце клетки. Разъяренная толпа напоминала варварскую орду. Трус на трусе сидит и трусом погоняет! Убивают беззащитного человека!
Насытив свою ярость, они пошли прочь. Вошли другие, чтобы излить свою жестокость и удовлетворить садистские наклонности, измываясь над простертым на полу телом. Увидев глубокую рану, я понял, что парню пришел конец.
Нет, это не было душевной травмой для меня. Я еще не такого насмотрелся, когда вел уроки в разных корпусах. Но грустно было осознавать, что и я – частица этого мира, которому неведомо прощение, да и любовь, пожалуй, тоже. Я больше так не мог. Не мой это путь. Единственная альтернатива для меня – давать уроки.
Когда вернулась охрана, я вышел из пятого корпуса. Охранник не обратил на меня ни малейшего внимания.
Глава 14
Француженка
Я стал вроде как директор школы при тюрьме города Сан-Паулу. Для меня, заключенного, это было большой честью и солидным повышением. До меня никто из заключенных такого не удостаивался.
