Ненавижу Волкова! (СИ) - Северова Алиса
Но гордость не позволила. Ну уж нет, хватит. Наунижался по самое не балуй. Не пацан сопливый, в конце концов. Сама позовет, когда надумает. А не позовет… Что ж, значит, не судьба. Переживу как-нибудь.
Вот только легче от этих мыслей не становилось. Наоборот, на сердце будто камень лег, стало трудно дышать. Тоскливо до воя, паршиво до чертиков.
Твою мать, Волков, что ж ты за идиот такой? Сам все похерил, сам оттолкнул единственную женщину, которая тебе дорога. И ради чего?
Стиснув зубы, я двинулся в гостиную, на ходу стягивая куртку. С утра попробую снова поговорить. Хотя вряд ли усну сегодня. В мыслях сумбур, на душе погано. И тоска по Нике крепчает с каждой секундой.
Так и сидел, бездумно глядя в темноту. Пережидал, перемалывал в себе эту чертову ночь, чертову ошибку. Ждал, надеялся — вот сейчас скрипнет дверь, зашуршат мягкие шаги. Вот сейчас она выйдет, обнимет, прижмется всем телом. Шепнет на ухо что-нибудь ласковое, теплое. И все станет неважно.
Но она не вышла. Ни через час, ни через два. А под утро я так и уснул на диване — одетый, злой на весь свет. И снилась мне ледяная пустыня, воющая на одной пронзительной ноте. И холодные серые глаза, глядящие с немым укором. Никины глаза.
38
С самого утра меня мучает жуткий токсикоз. Стоит лишь приподнять голову от подушки, как желудок скручивает спазмом, и меня бросает в холодный пот. Превозмогая тошноту, кое-как добираюсь до ванной и склоняюсь над унитазом. Несколько минут меня выворачивает наизнанку, пока в желудке не остается ничего, кроме желчи.
Умываюсь трясущимися руками, стараясь не смотреть на свое отражение в зеркале. Бледная, осунувшаяся, с темными кругами под покрасневшими глазами — краше в гроб кладут. Тяжело вздохнув, бреду на кухню роскошной квартиры Макса, ставшей моим временным пристанищем. Без сил опускаюсь на стул, обхватываю себя руками. О еде даже думать не могу — от одного ее запаха к горлу подкатывает тошнота.
Завариваю себе ромашковый чай, в надежде, что он поможет унять спазмы в желудке. Грызу галетное печенье, то и дело прислушиваясь к ощущениям в теле. Малейшее движение — и меня снова начинает мутить. Вот тебе и беременность, о которой я так страстно мечтала. Где ощущение эйфории, прилив сил и неземное сияние? Что-то пока только слабость, раздражение и позывы на рвоту.
И ведь ребенок этот, скорее всего, от Макса… От одной мысли об этом к щекам приливает болезненный румянец. Воспоминания о той ночи до сих пор будоражат кровь, вызывают сладкую дрожь. Но вместе с тем на сердце становится горько и тревожно. Вдруг Макс пожалеет о случившемся? Вдруг решит, что я ему не пара, не подхожу на роль матери его ребенка? Все-таки он успешный бизнесмен, начальник, а я — обычная подчиненная, секретарша.
От этих мыслей мрачнею еще больше. Обида вперемешку с ревностью разъедают душу, гложут нещадно. Да что там греха таить — я почти уверена, что у Макса кто-то есть! Вспоминаю вчерашний вечер, его припозднившееся возвращение, алый мазок помады на воротнике рубашки. Господи, ну как, как он мог? После всех клятв и обещаний!
Чувствую, что вот-вот разревусь. Но усилием воли сдерживаю подступившие слезы. Не хватало еще перед Максом размазней выглядеть! Пусть видит, что я сильная. Что смогу справиться и одна, без его поддержки. В конце концов, не сахарная, не растаю.
В прихожей раздается щелчок замка, и у меня екает сердце. Знакомые шаги, шорох пакетов. Макс вернулся, легок на помине! Сейчас заявится, начнет юлить и оправдываться. Врать в глаза, думая, что я и не замечу ничего.
Вот и он, появляется на пороге кухни — взъерошенный, встревоженный. Окидывает цепким взглядом мое бледное лицо, нахмуренные брови. Шагает ближе, выкладывая на стол какие-то свертки.
— Ника, ты как? — участливо спрашивает, пытливо заглядывая в глаза. — Слышал, как тебя всю ночь полоскало. Я тут кое-что купил от токсикоза. Вот, держи.
Протягивает мне пакеты, а я смотрю на него, кусая губы. Злость и обида захлестывают горькой волной. Можно подумать, меня сейчас волнуют его подачки! Не лекарства мне нужны, а честный разговор. Объяснение, куда и к кому он шастает по ночам.
— Спасибо, — цежу сквозь зубы, отодвигая пакеты в сторону. Поднимаюсь из-за стола, отворачиваюсь к окну. — Сама справлюсь как-нибудь, не стоило так утруждаться.
За спиной раздается тяжелый вздох, шаги. Макс подходит сзади, осторожно обнимает меня за плечи. Чувствую его горячее дыхание на своей шее, терпкий запах одеколона. И против воли расслабляюсь в крепких объятиях, млею от знакомого тепла.
— Ника, ну что ты в самом деле? — тихо спрашивает он, ткнувшись губами мне в макушку. — Дуешься все еще? Сколько можно объяснять — ничего у меня ни с кем нет! Ну ты чего удумала?
Зажмуриваюсь до рези в глазах, пытаясь сдержать подступившие слезы. Как же я хочу поверить! Довериться, послать к черту все сомнения. Утонуть в его нежности, раствориться без остатка. Но червячок ревности упорно точит изнутри, нашептывает — не верь, обманет, снова разобьет сердце.
— А губная помада? — глухо спрашиваю, поворачиваясь в его руках. Заглядываю в потемневшие глаза, прожигающие насквозь. — На твоем воротнике вчера. Думаешь, я не заметила? Или мне примерещилось спросонок?
Макс стискивает зубы так, что желваки начинают ходить ходуном. На скулах вспыхивают красные пятна, выдавая бушующие внутри эмоции. Сейчас рявкнет, разозлится. Обзовет мнительной дурой, вообразившей невесть что.
Но он лишь тяжело вздыхает, ероша мои волосы дрожащими пальцами. Несколько мгновений молчит, явно подбирая слова. А потом заглядывает мне в глаза — пристально, испытующе.
— Ника, послушай, — начинает он, и голос срывается от волнения. — Да, я заезжал вчера к одной своей… Старой знакомой. И дело тут вовсе не в том, в чем ты подумала! Просто… Ты же знаешь, я с ума схожу от страха тебя потерять. От мысли, что ты можешь вернуться к Лешке, стоит ему поманить пальцем. Вот и вбил себе в голову, что могу тебя подтолкнуть… Приревновать, что ли. Показав, что ты мне не безразлична.
У меня округляются глаза от такого признания. Так вот оно что! Ревность, значит? Ну, Волков, ну удружил! Додумался же до такого, ей-богу. А о том, каково мне, он не подумал? Каково сидеть тут и гадать, по каким клубам и с кем он шляется?
— Дурак ты, Макс! — выпаливаю, стукнув его кулачком в грудь. По щекам все-таки катятся слезы, но я зло смахиваю их. — Чуть инфаркт мне не устроил своим враньем! Ты хоть представляешь, что я себе напридумывала? Что извелась вся, места не находила?
— Прости, — виновато выдыхает он, целуя мои мокрые щеки. Бережно обхватывает ладонями мое лицо, вынуждая посмотреть на него. — Каюсь, повел себя, как идиот. Сам от себя в шоке. Больше никогда так не сделаю, обещаю! Ты только не плачь, умоляю. Я ж на все ради тебя готов, солнышко мое!
Сглатываю горький комок, шмыгаю носом. Смотрю на Макса — встрепанного, взволнованного. В серых глазах плещется неподдельное раскаяние вперемешку с любовью и страхом. И у меня щемит сердце от нежности. Ну вот как на него злиться, а? Сам же мучается, сам себя казнит. Разве что-то изменит моя истерика?
— Ладно, верю, — вздыхаю, обнимая его за шею. Прижимаюсь всем телом, утыкаюсь носом куда-то в ключицы. — Только пообещай, что больше никогда так не сделаешь. Что бы ни случилось — ты должен быть со мной честным. Иначе я просто этого не переживу, понимаешь?
— Понимаю, — горячо заверяет Макс, покрывая поцелуями мое лицо. — Честным, откровенным — это я всегда пожалуйста. Ты моя единственная, Ника. Мой лучик света, мое счастье. И плевать мне, от кого этот ребенок. Я в любом случае буду любить вас обоих так, что и словами не передать.
Что-то внутри обрывается и разрывается от щемящей нежности. Неужели правда? Неужели для Макса так неважно, кто настоящий отец малыша? Он примет его в любом случае, будет растить как своего?
Благодарно всхлипываю, целуя любимого куда придется. В висок, в нос, в уголок рта. Господи, за что мне такое счастье? Такой удивительный, самоотверженный мужчина? Да я теперь ни за что его не отпущу, чтобы ни случилось!
