Олег Болтогаев - Подростки
Но и это было не все. Мы продолжали целоваться, я двигал ладонь то к ее коленям, то снова вверх до заветного кружева, и я бы вряд ли осмелился на что-то большее (да и что могло быть большее, но, оказывается, могло), как вдруг я ощутил, что ее тесно сжатые ноги немного раздвинулись, совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтоб моя ладонь скользнула между ее горячих бедер, и я, не останавливаясь, двинул пальцы вверх и чуть не чокнулся.
Было от чего.
Во-первых, мы продолжали наш беспрерывный поцелуй. Но главное было в другом.
Мои пальцы лежали на ее трусиках. Да, да, именно там. Сквозь тонкую ткань я чувствовал ее небольшой холмик, я осторожно двигал ладонью, стараясь не покидать это свое волшебное завоевание. Я был на седьмом небе. Я любил Марину.
Я боготворил ее.
Неожиданный звук хлесткой пощечины прервал идиллию.
— Ты что, с ума сошел что ли? — Катя врезала Славику крепко, от всей души.
— Ты чего, совсем свихнулась? — бормотал он виновато.
— А ты? — прошипела она.
Большинство парочек вдруг зашевелились, словно их разбудили.
Стали переговариваться.
Мы разжали объятие. Я с великим сожалением убрал руку с девичьего тела.
Тетрадь Наташи
Тетрадь, тетрадь. Что с тобой делать? Зачем я тебя выдумала? Если написать правду, да если кто-нибудь прочтет, вот будет скандал. Исключат из школы, как минимум. Хотя я ничего не украла, не била никого по голове, ни братьев по разуму, ни братьев меньших. Что ж преступного в моих записях? Моя правда, моя откровенность, а может, они никому и не нужны? Порвать да выбросить.
А как же договор? Сама всех завела — и в кусты. Нет, милочка, тяни свой возок.
Мой возок? Мой возок — длиной метр семьдесят три, весом шестьдесят два.
Черненький. Глазки коричневые, все время слегка увлажненные. Губки пухлые.
Ручки шаловливые. Голосок типа «бу-бу-бу». Умственные способности хорошие.
На той неделе мы с ним занимались фотографией.
Хорошо, что его мама была дома.
Иначе одной девушкой стало бы меньше.
А так фразами типа «закричу» удалось удержать его на дистанции.
Горяч. Горяч.
Потрогай, какой я, потрогай, шептал он, и зубы его мелко стучали.
Решилась. Потрогала. Одно слово. Ого.
Видишь, видишь, это он на тебя так стоит. Вижу. Ужас. Он ни за что в меня не вместится. Будет, как в том анекдоте про обезьяну и слона. Конечно, я ему этого не сказала. И я не была такой спокойной, как сейчас, когда все это пишу.
Господи, что мне делать? Я чувствую, еще чуть-чуть, и я уступлю. Но я боюсь этого. Может, я и не люблю его вовсе? Зов тела зовет к делу, как говорит он.
С кем посоветоваться? С кем поговорить откровенно? Мамочка, хоть бы ты со мной пошепталась. А то рассказала про месячные и про сроки — и ку-ку. Осваивай, дочка, жизнь сама. Вот я и осваиваю.
А вчерась в беседке детсада… Ой, кошмар…
Довел он меня до обычного состояния, когда я уже почти ничего не соображаю, стянул с меня всю одежду, навалился, и ощутила я его, ну, думаю, все, доигралась, Наташенька.
И вдруг кто-то за стенкой как заорет:
— Школьники и студенты, пользуйтесь презервативами!
Я чуть не умерла от страха. До сих пор, как вспомню, так вздрогну.
Это тоже его фраза.
С кем поведешься, от того и наберешься.
Тетрадь, тетрадь, кто тебя выдумал?
Парафраз.
Из Гоголя.
Тетрадь Игоря
Утром я смотрел на Зину другими глазами. Точнее, она для меня стала другим человеком. Внешне ее ничто не выдавало. Такая же девушка, как и вчера.
Я сел рядом с ней. Она вдруг зевнула. Ага!
— Не выспалась, — улыбнулась она виновато.
Еще бы, хотелось мне сказать ей, после такого, я думаю, нужно отгул брать и спать целый день. Рядом с физруком. Но я, конечно же, промолчал.
— Сегодня в поход идем, на два дня, с ночевкой, — сказала Зина.
— Ничего себе, а куда?
— В Адербиевку.
— О, это за хребет. Там классно.
— Ты был?
— Да, в прошлый раз. Там роща грецких орехов, речка, вообще бесподобно.
— Хорошо. Ну, ладно, я пошла собирать клиентуру на завтрак.
Я посмотрел, как она уходит от меня, слегка покачивая бедрами, тонкая юбка волнительно двигалась вокруг ее бедер. Память услужливо рисовала совсем другие сцены: вот ее ослепительно белые (даже в темноте) ноги поднимаются, она обхватывает ими тело своего любовника, он проникает в нее еще сильнее, толчки его резки, дыхание обоих шумное, страстное; а вот она уже стоит на ногах, я вижу их только до пояса, и он, физрук, помогает ей надеть трусики, он заботливо держит их на весу, две ладони прямо перед моим лицом, если бы я захотел, то мог бы вырвать трусики у него из рук, она вставляет одну ногу, затем вторую, только теперь он считает свою миссию выполненной, дальше она надевает трусики сама, она смешно раскорячивает ноги, и вот трусики уже надеты, она наконец опускает юбку, и все, никаких следов, невинная девушка да и только.
Зина исчезает в дверях палаты. Пропадают и мои видения.
Весь день ушел на сборы. Потом нас посадили в автобусы и повезли вдоль моря к расщелине, через которую легко перейти на ту сторону хребта, дальше мы пойдем пешком, это и будет называться походом. Мы пройдем километров восемь и там, в ореховой роще, расположимся на ночлег.
Шли мы долго. Длинная вереница пионеров и вожатых, сопровождаемая бездомными собаками, растянулась на километр, так что когда начало колонны устало рухнуло под столетними деревьями, хвост процессии подтягивался еще полчаса.
В ореховой роще классно. Кто не был, никогда не поймет. Такого воздуха нет больше нигде. И шум ветра в вершинах деревьев, вечный и бесподобный звук.
Я лег под дерево, положив под голову рюкзак. Рядом уселась девушка из первого отряда, одна из тех трех, что явно не подходят по возрасту для пионерлагеря.
Я наконец рассмотрел ее поближе. Красивая брюнеточка. Короткая стрижка.
Голубые глаза, правильный носик, чуть припухлые губы. На ней белая футболка и черные спортивные брючки. Сквозь футболку хорошо прорисовывается лифчик.
Мелкие капельки пота на верхней губе выдают ее усталость.
— Устала? — спросил я ее.
— Ага, далековато все же, — ответила она.
— Это без привычки, — пояснил я.
— Наверное.
— А где твой друг?
— Какой друг? — удивилась она.
— Ну, вы все время вместе, — попытался пояснить я.
— Никакой он мне не друг, — она посмотрела мне прямо в глаза.
