Вадим Черновецкий - Лолиты
Он захихикал. Опять я привел его в восторг незатейливой шуткой.
— А иногда я мечтаю о том, чтобы стать девчонкой. Иногда я не хочу быть мальчишкой, — признался он, стягивая с себя брюки.
— С чего бы это? — искренне удивился я.
— А не знаю… — задумался он. — Девчонки могут капризничать…
— Ну что ж, раз ты хочешь почувствовать себя девчонкой, я могу лишить тебя девственности! — спокойно ответил я.
Он заржал еще громче. Меня спасал мой иронический тон. Наверно, мой сон придал мне уверенности и нахальства. А может, начал сказываться какой-никакой опыт совращения малолетних, который я успел приобрести за последнюю пару недель.
— Ну ложись! — приказал я. — Щас будем лишать тебя девственности.
Он опять слегка прыснул.
— Вот и аппарат, — добавил я деловито, поигрывая своим электромассажером.
И опять он лег сперва на живот, подложив под голову свои темно-оранжевые мускулистые руки, отчего эластичная кожа его натянулась, а в верхней части торса прорисовались широко расставленные ребра. Глядя на его ноги, я начал думать о том, что зря я недооценивал сексуальный потенциал этих частей тела и что они тоже в общем-то могут возбуждать.
На нем остались теперь только трусики. Так далеко я не заходил с мальчиками еще никогда. Но я гнал от себя эти мысли. Я пришел к выводу, что чем меньше я задумываюсь над тем, что делаю, тем больше шансов, что я не буду бояться. Так альпинисты, совершая восхождение на смертельно опасную скалу, где погибла уже куча их предшественников, не смотрят обычно вниз — и побеждают. Или погибают, добавил я мысленно. Да… или погибают. А если бы они время от времени поглядывали все-таки вниз, разве больше было бы шансов, что они не рухнут? Не больше… но гораздо вероятнее, что они просто отказались бы от этого восхождения еще в самом его начале, так как слишком хорошо увидели бы, что оно собой представляет.
Я достал массажер, включил его и принялся ездить им по всему телу этого молодого, здорового, сильного и почти целиком уже голого животного. Оно извивалось, дрожало. Обнаженное загорелое тело его превратилось в клубок нервов. Прикосновения рук оставляли его почти равнодушным, но электрический прибор мигом пробудил всю его чувствительность и, может быть, чувственность.
Больше всего мне нравилось пытать его открытый мохнатый живот. Собаки, кошки и, наверно, какие-то другие звери всегда ложатся на спину и подставляют хозяину живот, когда хотят показать ему свое доверие и отдавание. Живот — самая беззащитная часть тела и, может быть, самая нежная. В голом пушистом животике есть что-то звериное, природное, органическое, чего мне так не хватало в детстве. Это символ не рассуждающего бытия, бытия просто потому, что оно есть, воли к жизни по Шопенгауэру. Когда я щупаю голенький животик, я не просто приобщаюсь к этой слепой воли к жизни, — я возношусь над ней, я чувствую себя ее господином. Я становлюсь выше того, что считал всегда выше себя, — точнее, недоступным для себя.
Он смеялся, дрожал, стонал, судорожно дергался, чуть не плакал. Он стал теперь для меня треугольником — из возбудившихся нервных сосков и глубокого глупенького пупочка. Треугольник этот был до отказа забит нежной шелковистой кожей, прочными ребрами, крепким прессом и широкой, мускулистой грудью. Мое животное задыхалось. Я чувствовал, как колотится его алое голое сердце, которое я успел уже несколько дней назад будто подержать в руках.
— Хватит, хватит! — закричал он вдруг.
Но я не в силах уже был остановиться. Я стал альпинистом, который завидел вожделенную вершину и смотреть вниз уже даже и не думал.
— Стойте, Денис, пожалуйста! — умолял он меня.
Ага, я сломил его гордость и наглость, теперь он, обнаженный и задыхающийся, мог лишь умолять меня, одетого и упивающегося своей властью над ним.
Я продолжал и продолжал, распаляясь всё больше. Я вспомнил, как в моем детстве мы смотрели фильм, где очкастый, невзрачный и хилый физик, работавший на «плохих», участвовал в пытке мощного обнаженного красавца из «хороших». Красавец был связан или скован, его допрашивали, а когда он отказывался отвечать, его били электрическим током, с каждым разом всё сильнее. Причем подачей тока и определением его силы заведовал как раз тот самый физик-замухрышка. Мы все дружно возмущались подлостью «плохих» и сочувствовали «хорошему». Только я еще мечтал заодно хоть немножко побыть тем самым уродом-физиком, одним движением своего умного и слабого пальца заставлявшим буквально рычать от боли это крепкое и прекрасное голое тело. Да-да, я специально подтянул на себя одеяло, чтоб никто не заметил тогда мою бурную эрекцию. Кажется, впрочем, что потом этот «хороший» каким-то образом всё же освободился и погромил в том числе и того самого физика…
Взревело и дернулось на меня и мое мохнатое голое животное. Массажер мой при этом ушел еще глубже в его сильный загорелый живот, в пушистый пупок. Это возбудило меня еще больше, я даже вскрикнул — якобы от неожиданности его рывка. Он бросился на меня, схватил за плечи, повалил на пол. Силы его были удесятерены его судорогами. Он превратился в маленького разъяренного леопарда. Первое время он даже побеждал меня. Но вот и в мою кровь вошел наркотик — наркотик его Красоты. Борясь с ним, я должен был обхватывать его тело, щупать его обнаженную кожу с пучащимися под ней мышцами, касаться его спины, ребер, груди, сосков, живота. Ко мне пришло другое воспоминание — о борьбе с голеньким мальчиком в лагере, когда я победил его — признанного лидера, своего ровесника. А этого зверька я был к тому же на восемь лет старше. Так что инициатива довольно быстро перешла в мои руки. Меня приводило в восторг восхищенное бешенство и нервное и мышечное напряжение его открытого тела.
Я сбросил его с себя и повалил на спину. Оба мы были взбудоражены до крайности. Никто из нас не понимал уже толком, что он делает. Я лег на него целиком, как на девушку. Я был полностью одет, он — почти полностью обнажен. На нем были лишь легкие трусики. Я почувствовал, что под ними напряглось.
— Почему у тебя стоит член? — спросил я тихо и хрипло.
— Откуда вы знаете? — изумился он. Он даже не пытался ничего отрицать.
— Я чувствую. Это ведь нетрудно. Девушки обычно чувствуют, когда у меня стоит, — ответил я тем же голосом.
— Ой, — зашептал он испуганно-откровенно, — я не знаю, он у меня вдруг поднимается иногда и как бы зудит… Я не знаю, что с ним делать…
— А я знаю! Я могу тебе помочь, — ответил я с внезапной решимостью.
Он совсем опешил. Соски его съежились от страха и неожиданности. По краям их появились те самые точки с волосиками, которые так восхитили меня у того мальчика в детском саду, с которого я вообще помню свое половое влечение.
