Начало нас (ЛП) - Джеймс Лайла
Генри Беннеттт не хотел бы отправлять своего сына куда-нибудь подешевле. Ему всегда нужно действовать масштабно и дорого. Как будто это докажет его значимость для людей. Как будто он должен всем в лицо заявить, что у него есть деньги - что он, в конце концов, неприкасаемый.
Когда Коул тяжело падает в кресло напротив меня, я обращаю на него взгляд. Мы с Коулом похожи, но мы не однояйцевые близнецы. У меня волосы темно-каштановые, а у него слегка вьющиеся и светлее. У него более заостренный нос и зеленые глаза нашей матери, цвета тропического леса. Я взял коричневые от нашего отца.
Его лицо слегка бледное, а губы вытянуты в прямую линию. Я не пропускаю мышечный тик в его стиснутой челюсти. Он злится на меня, и это справедливо.
Я не виню его.
Я бы тоже на себя разозлился, если бы был на его месте.
— Почему ты здесь? — холодно спрашивает он.
Я снимаю наушники и роняю их на стол.
— Я хотел проверить тебя.
Коул усмехается.
— Я думал, тебе не разрешили приходить ко мне.
— Папа не знает.
— Как ты сюда попал? — Он хмурится.
— Я сел на самолет, — говорю я брату. — Это быстрее. Я вернусь домой прежде, чем он даже заметит мое отсутствие.
Коул избегает смотреть на меня, его взгляд устремлен в пространство за моими плечами. Его тело напряжено, и мне ненавистно, что он так со мной.
Но он не знает настоящей причины моего обмана.
И он не знает, на что я пойду, чтобы защитить его.
— Как дела? — наконец, спрашиваю я, когда между нами повисла тишина. Раньше нам было что сказать друг другу, и много общего. Но теперь между нами широкий мост — что-то невысказанное, пропасть лжи и обиды.
— Ты действительно об этом спрашиваешь? — Он скрещивает руки на груди, его глаза сверкают. — После того, как предал меня? Папа никогда бы не узнал, если бы ты не донес на меня!
— Ты пристрастился к морфию, Коул, — отвечаю я безучастно.
— Мне это было нужно.
— И именно так начинается зависимость. Тебе это нужно, и тогда ты не сможешь остановиться. В какой-то момент это стало принуждением. Ты зависел от морфия.
Он наклоняется вперед, его руки в отчаянии хлопают по столу.
— Ты не понимаешь. Ты никогда не поймешь, каково это.
Он прав, и он никогда не поймет, какие жертвы я принес ради нас обоих. Отправить Коула на реабилитацию было моей идеей, но, по крайней мере, он далеко от той адской дыры, которую мы сейчас называем домом.
— Я поверил тебе, когда сказал тебе это, — продолжает он, злясь, но я не скучаю по муке в его глазах. — Мы всегда поддерживаем друг друга, не так ли? Но я здесь, а ты там. Мы оба теперь одни.
— Ты бы сделал то же самое, если бы был на моем месте.
Его челюсть напряглась от моих слов.
— Я бы никогда не обманул тебя.
— По крайней мере, теперь ты не станешь наркоманом. — Я приподнимаю бровь, когда он сварливо фыркает. — Здесь ты получишь необходимую помощь, а когда будешь готов — сможешь вернуться домой.
Коул откидывается назад, и я не могу не улыбнуться его раздражительности. Он злится на меня, но я знаю, что он никогда не возненавидит меня.
В глубине души он знает, что я поступил правильно.
И Коул… Я не думаю, что у него хватит духа кого-то ненавидеть. Он видит позитив в людях, ищет добро в мире. Его мгновенный рецидив, из-за которого он стал зависимым, не изменил эту сторону Коула. Сторона, которая предпочитает видеть свет в любой бездне, в которую его бросили.
А я, с другой стороны?
Я жду конца света. Жизнь наполнила меня страданиями, создав яд в моей душе. Мои ожидания относительно способности людей к добру разбивались снова и снова. Я стал абсолютно презирать человечество. Мы - монстры, наполненные алчностью; мы живем в порочном, испорченном мире. И иногда все, о чем я могу думать, это о том, как я хочу поджечь этот гребаный мир.
Коул говорит, что я ненавистный человек.
Наверное, так и есть.
Потому что внутри меня глубоко укоренилась враждебность, вдыхающая горечь в мою душу, где обида гноится, как неконтролируемый ад.
Опасное, агрессивное отвращение ко всему и всем.
Я возненавидел мир и людей в нем.
Кроме Коула и Мэддокса. Они — единственные люди, которые имеют значение — единственные люди, ради спасения которых я бы рискнул своей жизнью, если бы наступил конец света.
И вместе с моей ненавистью приходит потребность намеренно разозлить всех вокруг. Потому что единственный способ увидеть, что на самом деле скрывается под их идеальной маской — красивым фасадом — это свести их с ума. Гнев заставляет нас увидеть то, что реально.
В любом случае, я не могу лгать. Разозлить людей – это, по меньшей мере, забавно. Они всегда ко всему относятся очень серьезно, а значит, им легко действовать на нервы. А таких людей легко сломать.
Я еще не встречал никого, кто не доказал бы мою неправоту.
Но в тот день, когда я это сделаю, я встану на колени.
— Сиенна знает, что ты здесь? — Коул щелкает пальцами мне в лицо.
Я напрягаюсь при упоминании Сиенны. Прочистив горло, я просто пожимаю плечами.
— От нее невозможно ничего скрыть. Такое ощущение, что уши у нее повсюду. Я не удивлюсь, если у нее в доме будет куча секретных камер.
Коул не смеется над моей шуткой.
— Я ей не доверяю.
От его слов у меня сразу же поднимаются волосы, и я наклоняю голову, внимательно изучая брата.
— Что ты имеешь в виду?
— Что-то с ней не так, — устало говорит он, прежде чем потереть лицо рукой. У него немного грубоваты щеки и подбородок. — Я не знаю… но что она получит, помогая нам или лгать ради нас? И я не пытаюсь ее судить, но ее мотивы сомнительны. Она вышла замуж за папу, а он на два десятилетия старше ее. Я имею в виду, это не любовь. Это точно. Папа не способен любить.
— Деньги, — невозмутимо говорю я. — Деньги заставляют людей делать сумасшедшее дерьмо.
— Хм.
— У меня все под контролем. Я могу справиться и с папой, и с Сиенной самостоятельно. Пока ты не вернешься домой.
Коул смотрит на меня — не то чтобы пристально, но близко.
— Я все еще злюсь на тебя, — с сожалением напоминает он мне.
Я легкомысленно машу рукой.
— Ты меня простишь. Я засранец, а ты хороший брат. Ты должен меня простить.
Его губы дрожат в легкой ухмылке.
И я знаю, что у нас все хорошо.
***
Мы с Коулом встаем на ноги, и я обхожу вокруг стола. Схватив его за плечо, я притягиваю его к себе в полуобъятия.
— Еще две недели, и ты вернешься домой. Ты справишься, я знаю.
Его программа реабилитации рассчитана всего на 30 дней. Он уже на полпути.
— Спасибо за домашнее задание, — неохотно бормочет он.
— Эй, мы не можем допустить, чтобы ты провалил какие-либо уроки, — вяло шучу я.
Мы прощаемся, а потом я хватаю наушники и ухожу отсюда. Я выхожу из главного здания и вместо того, чтобы идти по тропе к главным воротам, пробираюсь сквозь деревья. В Малибу никогда не идет снег, но сейчас середина января и немного ветрено, несмотря на то, что сейчас солнечно. Коул упомянул, что прямо за главным зданием есть небольшой вишневый сад с клементином. Вишня – весенний и летний фрукт. А вот клементины собирают поздней осенью и в начале зимы. Если мне повезет, то на деревьях еще может быть несколько штук.
Фруктовый сад зарезервирован для жителей реабилитационного центра Сент-Лукас. Я всего лишь гость, но у меня слабость к клементинам. И Коул со своей понимающей ухмылкой знает об этом. Конечно, он меня подкалывал. Козел.
Сладкие и пикантные клементины; у меня слюнки текут от этой мысли. Я украду немного и уйду. Не похоже, чтобы кто-то подал в суд за украденные фрукты. Они, вероятно, даже не заметят, если я буду достаточно осторожен.
Но опять же, скрытность — моя игра.
Проходя мимо густых сосен, я замечаю небольшой фруктовый сад и направляюсь туда. Подойдя достаточно близко, я останавливаюсь. Похоже, я не единственный, кто сегодня думает о клементинах.
