Солнце Моей Жизни (СИ) - Лафф Кира
КИРИЛЛ
Лучи яркого солнца разбудили меня. Должно быть сейчас уже больше десяти часов утра. Я перевернулся на бок, щурясь от света, заливающего спальню. Рядом со мной на кровати было пусто. Огляделся вокруг. Её платье и туфли исчезли. Смутное беспокойство охватило меня, я позвал её:
— Кира?
Ответа нет. Может быть, она на кухне? Готовит завтрак, одетая в мою футболку. Да, должно быть она там. Не могла же она уйти? Грудь сдавило, будто от нехватки кислорода. Я всегда предполагаю худшее, когда ещё толком ничего не ясно.
Бегу на кухню, попутно натягивая брюки. Меня встречает пустота и тишина, нарушаемая лишь громкими гудками машин, доносящимися из приоткрытого окна. Где она, чёрт побери?
— Кира! — я ношусь по квартире. Заглядываю в кабинет, в ванну, в гостиную. Никого. Я снова один.
Возвращаюсь в спальню и сажусь на кровать. Подушка всё ещё хранит её запах. Перевожу взгляд на тумбочку возле кровати и вижу записку, лежащую поверх моего телефона.
«Ты просто ненормальный! Оставь меня в покое! Не пытайся меня вернуть. Пиши про кого-то другого!»
Паника накатывает на меня, сердце учащённо бьётся. Откуда она узнала о том, что я опять начал писать? Почему она постоянно суёт нос не в свои дела! Я беру телефон и вижу сообщение от Алины. Картина проясняется.
Я и правда ненормальный, если думал, что наши отношения имеют будущее. «Ненормальный, ненормальный, ненормальный» — эхом повторяется в голове. Почему меня всегда так задевает, когда меня называют «ненормальным»? Наверное, внутри себя я слишком боюсь, что это окажется правдой.
«Пиши про кого-то другого». Слышится голос Киры в голове. Будто она сама произносит сейчас эти слова. Надломлено и обречённо. Ох, если бы я мог! Я писал бы про кого-то другого. Обязательно писал. Оставил бы её в покое и остался в Москве. Начал новую главу своей жизни. Но проблема в том, что я не могу.
Неужели она думает, что мне нравится эта её власть надо мной? Сумасшедшее, необъяснимое притяжение, которое заставляет меня постоянно искать её. Я не чувствую себя живым без неё, не могу писать. И эта зависимость пугает меня, чертовски пугает.
Хочу вернуть свою прежнюю жизнь, с её понятным и привычным распорядком. Нужно немедленно спрыгнуть с этого крючка. Однако, чем больше я дёргаюсь, тем глубже он входит в меня. Постоянное жало во мне, которое не даёт здраво мыслить, принимать верные решения. Неутихающая боль, исчезающая сказочным образом только в её присутствии. Неужели это и есть любовь? Такая острая и всепоглощающая фиксация на одном человеке. Я уже и не помню, что такое любовь. Не знаю, испытывал ли её когда-то?
Наверное, я любил мать. Какое-то смутное тёплое детское воспоминание пылится на задворках сознания. Я долго вытеснял его злостью по отношению к ней. Нерациональной детской обидой на дорогого человека, единственного защитника от темноты окружающего мира, который покинул тебя. Отдал на растерзание чужим людям. Конечно, люди не властны над смертью. Но в детстве взрослые кажутся почти всесильными, и болезнь матери, и её смерть воспринимались мной как её осознанный выбор. Мне всегда хотелось винить кого-то в своих бедах, и я винил её.
Помню её бедные похороны. Её безмятежное выражение лица в гробу не давало мне покоя. Как она может спокойно спать, когда рушится моя жизнь? Помню, как бабка жаловалась вслух на то, что ей приходится отдавать последние деньги на похороны и поминки. Она заставляла меня, пятилетнего мальчишку, наклониться и поцеловать мать в лоб на прощание. Эта идея жутко испугала меня, и я, округлив глаза от ужаса, попятился назад. Бабка сочла мой испуг ещё одним доказательством дурных генов. «Такой же урод, как и отец» — едко прошептала она мне на ухо. Это был первый и последний раз, когда она о нём заговорила.
Ненормальный, ненормальный, ненормальный… Я закрывал уши, когда слышал крики моей бабки. Она почему-то сразу посчитала меня моральным уродом, поэтому часто запирала в тёмной кладовке за любую провинность. Я сидел в кромешной тьме рядом со швабрами и вёдрами без еды и воды часами. Иногда мне казалось, что проходили сутки, прежде чем она выпускала меня оттуда. Поначалу я плакал, звал маму. Пытался докричаться до неё, объяснить, как мне плохо и страшно. Но мама не приходила.
Сидя в чулане, полном паутины и старых тряпок, я мечтал, что когда-нибудь мой отец придёт за мной и спасёт от этой старой сумасшедшей женщины. Он казался мне героем, способным разом покончить со всеми моими злоключениями. Я представлял удивлённое лицо бабки, когда он явится за мной на дорогой машине, и заберёт с собой, в лучший мир. Но время шло, я рос, и никто за мной не приходил.
Сначала я пытался доказать бабке свою «нормальность». Я пытался угодить ей. Но она, в лучшем случае, была равнодушна к моим попыткам. Эта ведьма постоянно жаловалась на меня по телефону своим многочисленным подружкам, таким же старым кошёлкам, как и она. Вскоре я понял, что мне нужно занять позицию силы в жизни, не быть вечно хнычущей жертвой обстоятельств. Я перестал бесконечно просить прощения, перестал стараться соответствовать стандартам окружающих. Зато заставлял других подчиняться моим правилам.
Я рос трудным и неуправляемым ребёнком. Впитав окружающую жестокость, платил миру той же монетой. Мне казалось, чем жёстче и бесчувственнее я веду себя с людьми, тем сильнее становлюсь. Учителя в школе постоянно сообщали бабке новые подробности моих проступков, а она, в свою очередь, всё больше ненавидела меня.
Каково быть сиротой при живом родственнике? Это значит, что всем на тебя наплевать. В глазах государства ты пристроен. В глазах общества ты — «неблагополучный». Никто не пытается разобраться с твоими проблемами, и ты всё глубже увязаешь в болоте дурных уличных компаний. Мне кажется, эмоционально я навсегда застрял на уровне детской озлобленности и вражды со всем миром. Матери уводили своих детей на противоположную сторону улицы, завидев меня издалека. Фигура в рваных джинсах и черной кофте с капюшоном внушала ужас всему району.
Жизни одноклассников казались мне сказочно беззаботными. Я постоянно ввязывался в драки в подсознательной попытке отомстить за их удачную судьбу. Подбитый глаз, сломанный нос, вывихнутый палец очередного мальчишки со двора — вот мои маленькие трофеи юношества. Я не понимал, чем все они заслужили быть сытыми, хорошо одетыми и любимыми, а я — нет? Постепенно зависть переросла в ненависть ко всем вокруг. К учителям, с их тупыми правилами, к одноклассникам с их детскими увлечениями и, конечно, к бабке с её постоянно возрастающим сумасшествием. Я считал себя выше них, сильнее, умнее и опытнее. Улица не прощает слабости, поэтому я старался избавиться от всех её проявлений в виде сочувствия, доброты и покладистости.
По многочисленным жалобам соседей, учителей и знакомых моя бабка всё больше убеждалась в моей невменяемости и ненормальности. Она не понимала, что сама сотворила этого монстра. Больше не имея возможности запирать меня в чулане, теперь она перестала пускать меня домой ночевать.
Бывало, что по несколько дней я проводил в подвале, или на чердаке под крышей. У меня не было доступа к телевизору или компьютерным играм, поэтому только книги спасали меня от холодного одиночества. В минуты отчаяния я погружался в романы, в выдуманные миры. Представляя себя героем очередной истории, я уже не был таким жалким и слабым мальчишкой. Литература позволяла моему воображению отгородиться от убогой реальности.
Я знал, что свяжу себя с писательством. Оно привносило порядок в мой хаос, было единственным светлым убежищем, в котором я мог укрыться. Книги никогда не предавали меня, и я со всей страстью платил им тем же.
Вспоминая годы своего озлобленного детства, проводя сам с собой этот жалкий психоанализ, я всё чётче вижу, какую тину всколыхнула во мне эта упрямая девчонка. Пытаюсь глубже понять себя в отчаянной попытке избавится от наваждения. Я уже не знаю, где я — писатель, а где — мой тёмный попутчик. Слишком долго я выстраивал стену между собой и своими демонами, чтобы какая-то девчонка смогла так просто разрушить её лёгким стуком каблучков по оголённым нервам моей души.
