Обнажая запреты (СИ) - Лари Яна

— Малыш, ты б сопли подтирал, прежде чем влезать во взрослый разговор, — лицо Артёма меняется за секунды, удивление сменяется пренебрежением, угрозой даже.

— Устала? — Дан нарочно его игнорирует, сосредоточенно заглядывая мне в глаза.

Я чувствую, как внутри всё холодеет… и полыхает одновременно. Сердце отбивает чечётку, потому что вот он — серый весь от ярости. Требовательным нажатием пальцев заставляет ловить каждую эмоцию, пьянеть, откликаться. А лёгкие распирает могильной сыростью под новым пластом мертворождённых надежд, когда приходит осознание, как просто спутать ревность с эгоизмом.

От злости внутри что-то сводит и начинает в буквальном смысле тошнить, ведь этого я и боялась больше всего. Дан не отпустит, пока не вытянет из меня целиком всю душу.

— Да. От тебя устала, — конвульсивно сбрасываю нахальную руку, не желая принимать такой расклад.

Потеря его тепла пронизывает до костей, но не подаю вида.

Ты сам отверг меня, Даня. Ещё год назад.

— Остынь, приятель, — ладонь Артёма ложится на Данино плечо. Плавно, и всё же ткань футболки начинает сбориться от силы сжатия. — Видишь, тебе не рады. Анюта, я сам тебя отвезу куда скажешь.

Если поначалу Дан его слушал, вызывающе вскинув бровь, то при ласковом «Анюта» бледное лицо покидают последние краски. И человечность заодно.

— Точно, — его тон даже веселеет, глаза только продолжают метать молнии. — Что ты там говорил про сопли? Утереть?

На последнем слове Север небрежно зажимает нос Артёма салфеткой из микрофибры, которой до этого протирал объектив фотоаппарата.

— Прекрати сейчас же, — требую на тон выше, чем планировала.

— Не могу, дорогая. Возраст нужно уважать, — губы Дана растягиваются в недоброй ухмылке. — Видишь, у дяди мозг через ноздри пузырями пошёл. А всё потому что не по возрасту девочек клеит.

У «дяди» глаза кровью наливаются. И вот это — кроме шуток.

— Почему сразу клеит? — взволнованно оглядываюсь по сторонам. Не хочется портить ребёнку праздник. — По себе судишь?

— Так он ещё и рыцарь? — Север резко сгибается, когда Старшинов незаметно бьёт его в живот, но цедит с прежней едкостью: — Тогда извини, приятель. Перчатки с собой нет по благородной морде заехать.

Артём, наконец, перехватывает кисть Дана и гневно отводит от покрасневшего носа.

— Попробуй дёрнись ещё раз, сопляк, — негромко предупреждает он. — Зубов не соберёшь.

— Здесь дети, — шепчет Север, наклоняясь уху противника. — Хочешь что-то доказать, давай отойдём. А нет — проваливай с дороги. Мы уходим.

— Отойдём, — сказано ровно, но так давяще, что даже у меня мороз идёт по коже.

— Ты обещал не напирать, — умоляюще улыбаюсь Артёму. — Не вмешивайся, пожалуйста. Мне нужно самой разобраться. Я вызову себе такси.

— Мы это уже проходили, — рука Дана снова ложится мне на талию. И снова я её сбрасываю.

— Ты мне никто.

— И это уже было, — глухо отзывается он, прожигая хмурого Артёма недобрым взглядом.

Почему-то я даже не удивляюсь, когда Старшинов начинает нервно оттягивать воротник.

— С меня хватит, — отрезаю, направляясь в сторону ворот.

— Анюта! — зовут они в один голос.

Ну нет. Никакого желания провоцировать драку я не испытываю. Да и Север… Ведёт себя как собака на сене. То не любит, то покоя не даёт. А я устала. Просто устала. От него, мудака. Так что незачем сомневаться. Рвать и не думать. С болью я жить научилась, не пропаду.

— Анюта, — Дан нагоняет меня за забором. — Нам нужно поговорить.

— Тебе нужно. А у меня своя дорога.

— Отлично, — отрывисто произносит он. — Я подброшу.

И тут же взваливает меня на левое плечо, не увешанное сумками. Я слишком ошарашена, чтобы сопротивляться и помешать Северу опустить меня на переднее сидение машины.

Ну сбегу, а дальше? Догонит ведь.

Ладно, будет ему разговор. Прощальный.

— Где Валя? — всё-таки спрашиваю, глядя на то, как Дан скидывает реквизит назад.

— Ей сегодня не по пути, — короткий мат заглушает урчание заработавшего мотора.

Салон пронизывает предгрозовым напряжением.

А за окном так безмятежно щебечут птицы…

Глава 26

Дан

В приоткрытое окно водительской двери врывается июльский зной, а мне зябко. Мышцы знобит, будто на морозе. Дрожь незаметная, но всё же не очень приятная и сильно не к месту. Не хочу, чтобы Малая видела меня таким уязвимым.

Пока всё было поверхностным, было проще. Я упустил момент, когда поплыл, теперь расхлёбываю первые проблемы. Хотя какие проблемы? Тихий ужас. Меня выворачивает всего, стоит вспомнить, как Анька улыбалась этому пижону.

Между ними общение в рамках приличия, но далеко за гранью моего спокойствия. На редкость бесючий сукин сын. Весь из себя правильный, не прикопаешься. И от этого ещё более напряжный. Нарывающийся собственнический взгляд, нарывающийся твёрдый тон, нарывающаяся уверенность, с которой он к ней прикасался! Сам того не желая, продолжаю видеть перед глазами эту расчётливую морду, которая собралась отнять моё по праву… А по какому, собственно, праву? Старшего, более успешного, наиболее надёжного?

По какому, бля, праву, Аня?!

— О папике своём думаешь? — взгляд строго на дорогу, а внутри такой хаос, что держусь сейчас на чистом упрямстве.

Я не расслышал сути его предложения, но схожусь с собой на мысли, что ничего хорошего этот приторный хитрожопый херувим не мог захотеть по определению.

— Его зовут Артём, — сухо огрызается Анюта. — И он не так уж намного старше.

— Как скажешь. Забавный седеющий… юноша.

Только благодаря леденящей досаде произношу это непринуждённым будничным голосом. На деле хочется врезать по рулю. Незначительная, внешне абсолютно незаметная прибавка к скорости, частично помогает взять себя в руки.

Анюта поднимает на меня заострившиеся до кошачьих щёлочек нефритовые глаза. Будто это я, а не он, осмелившийся покуситься на чужое засранец.

— Может, объяснишь на каком основании ты лезешь, куда не просят?

— Боюсь не дождаться приглашения.

— Зачем тебе чего-то ждать, если неспособен планировать дальше грядущей ночи?

— Ты меня избегаешь. Откуда тебе знать, на что я способен? — всё-таки осатанело рычу, давясь застревающими в горле матами.

— Тебе напомнить? — выдыхает Аня пока ещё тихим, но советующим благоразумно заткнуться шёпотом.

Имеет право. Сам же ей его всучил, не спрашивая, унесёт ли.

Я глубоко вдыхаю. Салон будто весь пропитан искрами. Закашливаюсь.

— Ты собираешься постоянно оглядываться назад?

Снова тупик. Слишком много вопросов. Всё наше общение — череда моего непонимания и её упрёков.

Мыслей много, даже слишком. Нужно собрать их все в конструктивный диалог. Аня упрямая. Она, если в голову что-то вобьёт, не отступится. Любой аргумент выкрутит наизнанку, переломит под себя. Сделает всё, чтобы я держался подальше. Нужно что-то решать, как-то объясниться. А как?!

Я тянусь к комкающей край платья руке, из-за чего Аня вздрагивает. Инстинктивно пытается отпрянуть, но в последний момент резко замирает и вздёргивает подбородок.

— Давай прикола ради оставим лицемерие в сторонке. И знаешь, что останется? Моё разочарование и твой незакрытый гештальт, — одичалые до невозможности глаза распахиваются, вышибая из меня последний воздух болезненным взлётом угольных ресниц. — Даже не собираюсь копаться, что в тебе заело: самолюбие или самцовая потребность подчинить. Просто перестань испытывать на мне свои чары. Ты пустой за ними Север. Ледышка.

Да если бы! Лучше пустота, чем эта канитель без названия.

— Ань, я на тебе никогда ничего нарочно не испытывал.

— Не скажу, что это прозвучало как комплимент, — парирует она с налётом покалывающей, но пока ещё удерживаемой в узде ярости. — Но не переживай, упрекнуть тебя не в чём. Я сама оказалась слишком лёгкой добычей.