Эйми Ямада - ЧАС КОШКИ
Я изо всех сил боролась со слезами, поэтому даже не заметила, как машина остановилась. Только когда он, перегнувшись, склонился ко мне, до меня вдруг дошло, что мы находимся в каком-то неосвещенном месте. Спустя два года я вновь увидела лицо Лероя так близко. Черты у него совершенно не изменились, а вот глаза стали совершенно другими. Я ждала, что он тотчас же повалит меня на сиденье и прильнет губами, однако он этого не сделал. Он продолжал изучать меня. Мне показалось, что он пытается взглядом выразить что-то вроде презрения. Но вместе с тем по его глазам было ясно, что он твердо вознамерился взять меня силой. До этого он лишь один раз осмелился на такое…
Но даже тогда в его взгляде не было столь откровенного вожделения. Я и представить себе не могла такого поворота дела. Меня затрясло от страха. Я отвернула лицо и вздернула подбородок. Он точно предвидел это, потому что в тот же миг резким движением повернулся в ту же сторону и впился губами в мой рот. Когда я наконец обрела способность дышать, он сказал, что ждал этого момента. Очень долго ждал. Однако в этих словах не было сладкого привкуса, что сопутствует началу романа. Он прижался ртом к моему уху и выпустил в него обжигающую, как кипяток, слюну. Потом толкнул меня на заднее сиденье. Его поцелуй совершенно выбил меня из колеи, и я послушно скользнула назад. Я даже не сопротивлялась. Он быстро вышел из машины и снова сел — уже сзади. За эти секунды я успела внушить себе, что все это неизбежно.
Когда он снова привлек меня к себе, я, потеряв равновесие, ударилась головой о дверцу машины. Капли дождя скатывались с его тела. Заметив, что они попали мне на лицо, он включил печку, хотя был июнь. Обычно пальцы мои начинают рефлекторно расстегивать пуговицы на рубашке партнера, стоит мне вдохнуть запах мужчины, но сейчас они словно оцепенели. Я стиснула их в кулаки. Тогда он стал разгибать их — палец за пальцем — и целовать ладони. Мне не хотелось смотреть на это, и я крепко зажмурилась. Тут я почувствовала, как его губы коснулись моей шеи. Если раньше его щетина колола кожу, как нестриженная трава, то теперь по моей щеке будто прошлись наждаком.
Что это за чудовище?…
Он грубо приподнял мою губу, обнажив зубы, — словно выдавливал таблетку из упаковки, — хотя я вполне могла укусить его за язык, который он насильно просунул сквозь мои сжатые зубы, ведь он уже не ласкал мое тело, как прежде. Его язык был голодным, жадным, и желал одного — утолить этот голод моими вздохами и вскриками.
Мимо нас, разбрызгивая лужи, проносились чужие машины. Никто не знал, что я — маленькая жертва в этом тесном салоне. Его пальцы расстегнули молнию на моем платье. Я слабо попыталась протестовать, но он даже слушать не стал. Когда пальцы коснулись моей обнаженной кожи, я невольно вскрикнула. Они просто обжигали меня.
Это конец, подумала я.
Но это было только начало…
Сиденье заскрипело. Моя кожа превратилась в клавиатуру. Его пальцы исполняли на моем теле какую-то мелодию. Но это уже не было прежней неуклюжей игрой. Его руки были покрыты волосками, поэтому я заранее знала, на какую «клавишу» он нажмет сейчас. Он возрождал во мне инстинкты двухлетней давности. Я вскрикнула от острой муки. Это был животный крик, не освященный мыслью. Он играл как по нотам. Потом он стиснул мне шею и приподнял. Я ощущала каждый свой позвонок.
То, чего я боялась и чего пыталась избегнуть, выросло и разбухло — оно сейчас поглотит меня целиком! Мелодия была такой сладостной, что я едва не зарыдала.
Я признала свое поражение и всхлипнула.
До того момента я рвалась убежать, страшась ползущих по моему телу звуков, но теперь я покорилась им всецело.
— Руйко… — мягко сказал он. — Тебе, наверное, хочется убежать? Вернуться к своим рабам? Чтобы они зализали твои раны сладкой слюной… Но это же просто трах! Для меня все это — ничто. Если хочешь сбежать, беги прямо сейчас!
Но в меня словно кол вбили. Зачем бежать? Это бессмысленно. Лерой явился вновь. Пути назад нет — его преградил человек, изнасиловавший меня у пианино. Если со мной никогда не случится того же чуда, есть ли смысл убегать?
— Зачем мне бежать? Что это изменит? Все и так изменилось, разве не так?
Он усмехнулся, давая понять, что оценил мою сообразительность.
— Нет. Теперь все изменится еще больше. Ты даже представить не можешь, насколько!
— Ты хочешь унизить меня, да? Оттрахать — и втоптать меня в грязь! Попробуй, если сумеешь. Я сейчас кончу. Если ты этим хочешь меня унизить, то давай, валяй! Ну же…
Он выплеснул на меня свою сперму — будто плюнул. Когда-то я плевала в него. Теперь роли переменились, но я, в отличие от него, не испытала удовольствия.
Лерой приподнял меня. Мы изучали друг друга, словно пытались найти на лицах признаки поражения. Наконец я сдвинула брови и опустила глаза. Я признала, что проиграла. Лерой набросил смокинг на мои голые плечи. От прикосновения холодной ткани меня пробрала дрожь. Он обнял меня своей большой рукой и привлек к себе. Его черная шелковая бабочка криво болталась на шее, задевая меня, как маятник. Я посмотрела в окно через его плечо. Из-за обогревателя окна запотели.
— Выключи печку.
Он выключил обогреватель и включил радио. Полилась старая мелодия Оу-Ви Райта. «Я всегда думал о тебе, — выводил певец. — Если ты разлюбишь меня, я не смогу жить…»
Я вытерла мокрую от слез щеку о его плечо. Протянула руку и начала писать на запотевшем стекле, но передумала.
— Что ты хотела написать?
— PAST.
— В этом слове нет смысла.
— Было бы хорошо, если бы ты был прав. Небо начинало светлеть. Сегодня, наверное, тоже весь день будет идти дождь… Зябкая для июня заря… Тело Лероя больше не согревает меня. Но он все еще играет на пианино. Он только и знает, что ударять по клавишам. Неважно, есть инструмент или нет.
8
Я засунула в рот градусник. У меня поднялась температура. В тот день я вышла из машины Лероя на полпути и дальше добиралась пешком, под дождем. После этого меня начало лихорадить. Из носа текло. Я вернулась домой промокшая до нитки, с волос ручьем лилась вода. Когда я открыла дверь, Ди-Си просто остолбенел. Я посмотрела на него равнодушным и отсутствующим взглядом. Он завернул меня в полотенце и повел в спальню. Потом поставил разогреваться суп. Я попыталась прикурить отсыревшую сигарету, но у меня, конечно, ничего не вышло. Тогда Ди-Си вытащил изо рта свою, зажженную, и участливо протянул ее мне. Я поблагодарила его.
— Я люблю тебя, — впервые солгала я, чтобы поднять настроение нам обоим. Это была ложь во спасение — с таким же успехом можно изображать страстное желание, когда трахаться совершенно не хочется. Ди-Си с отвисшей челюстью воззрился на меня. Он был похож на идиота. Даже за уши себя подергал, испугавшись, что у него что-то со слухом. Он не заметил, что суп закипел и убежал. И уж, разумеется, он не услышал мое «прости меня!», что я произнесла в душе.
