Феликс Аксельруд - Испанский сон
Дыра с балкончиком была, конечно, никак не ограждена — какой-нибудь сеткой, к примеру — и я уже стала чуточку понимать это испанское отношение к жизни. Отношение, в сущности, очень простое: не уверен — не лезь. Мы с минуту посидели на пороге балкончика, любуясь обзором, который, как уже понятно, был в обе стороны весьма широк. Затем сзади послышалось вежливое покашливание; трое идущих за нами молодых мужчин, по внешности каких-то скандинавов, тоже интересовались видами, и мы уступили тепленькое местечко.
По ходу дальнейшего подъема мы прошли еще несколько подобных балкончиков, уже специально не останавливаясь, и я заметила, что лестница стала сужаться гораздо быстрее. Это могло означать только то, что мы перешли из основного и цилиндрического участка башни в ее верхний, конический участок. Вертикальные столбы, ограничивающие лестницу с внутренней стороны, стали ближе друг к другу. Расположенные между ними перила тоже изменили характер: прежде сплошные, теперь они превратились в частокол каменных столбиков, выраставших из концов ступенек и ничем особенным между собой не скрепленных. Я догадалась, что это просто не вполне доделанные перила; вероятно, нижние, сплошные перила раньше тоже состояли из таких же столбиков — ну, а потом пространство между ними заполнили камнем или цементом.
Веселый испанец, спускавшийся нам навстречу с ребенком на плечах (ребенок, видно, устал от долгого хождения по лестнице), галантно оперся на столбики и пропустил нас мимо себя. В какой-то момент он слегка отклонился назад… и сердце мое екнуло — еще бы чуть-чуть, и он мог бы запросто уронить ребенка в бездонный проем… а то и сам сверзиться вместе с ребенком… В следующий момент он выровнялся и широко мне улыбнулся. Похоже, что он сделал это нарочно, чтобы меня испугать. Я разозлилась на него. «Так делать нельзя», — сказала я по-испански. Он удивленно покосился на меня, ничего не ответил и пошел себе вниз по лестнице. Я подумала, что он, должно быть, каталонец.
В конце концов, это их мир, сказала я себе; они знают, что здесь можно и что нельзя — уж наверно, если бы кто-нибудь упал, они бы приняли какие-нибудь страховочные меры. И я успокоилась. Но как раз в этот момент сверху раздался ни на что не похожий шум — акустика башни размазывала все звуки до неузнаваемости — и нечто, напоминающее небольшой парашют, промелькнуло по шахте мимо нас; буквально сразу же откуда-то снизу раздался треск рвущейся материи. На что было жутко перегнуться через хлипкие столбики, но мы с Филом все же сделали это; то, что мы увидели витком ниже, повергло нас в ужас. Молоденькая девушка — может быть, ровесница нашего Сашки (как хорошо, подумала я тут же, что мы не взяли его с собой) — висела в шахте вверх тормашками, зацепившись широкой юбкой за столбик; таким образом, виденный нами парашют был ни чем иным, как той самой юбкой, которая раскрылась, помогла несчастной спланировать и в конечном итоге спасла ее жизнь.
Сверху раздался веселый, заразительный хохот; целая компания юнцов, типичных авторов настенных надписей, намеревалась спуститься мимо нас. Мы немедленно отпрянули от столбиков и вжались в стену, опасаясь, как бы ненароком не отправиться вслед за девицей. Юнцы, нисколько нас не задев (испанская молодежь, кстати, почтительна к старшим), вприпрыжку пробежали мимо и, продолжая хохотать, вытянули свою незадачливую подружку из проема. Я не понимала ни слова из тех, какими они перебрасывались, но интонации были, к примеру, таковы: «Ну что я говорил? Зацепилась, как миленькая!» — «Дурак, идиот! не буду больше с тобой!» — «Не смеши… Ха-ха-ха! Ох… давно так не смеялся…»
Скандинавы, по-прежнему идущие сзади нас, переглянулись между собой и покачали головами. Никто из них ни слова не сказал. Мы с Филом тоже переглянулись и прочли друг у друга в глазах непреклонную решимость. Мы снова двинулись вверх. Лестница стала еще уже. Мы миновали вторую соединительную галерею; сквозь нее было видно, что лестница в соседней башне вроде бы шире, чем наша, но и народу там больше соответственно. Сверху спускалась очень толстая, очень старая негритянка; при взгляде на нее мне стало вначале любопытно, как она могла вообще добраться до такой высоты, а потом тоскливо, потому что пропускать ее справа от себя, над пропастью, было просто опасно; приходилось рисковать самим. Фил посмотрел на меня и прочел мои мысли.
«Может, назад? — спросил он тихонько. — До перехода хотя бы…»
Мы затравленно оглянулись на скандинавов. Они, видно, мыслили близкими нам категориями, потому что сами пребывали в некоторой нерешительности. В это время за столбиками пролетел еще один человек — худощавый, пожилой, по виду испанец; стоило ему закричать, как несколько рук враз высунулось с нижних витков и схватили падающего за одежду. Помощь эта была весьма своевременна — сам он, набирая скорость, мог бы так ни за что и не уцепиться и, достигши дна, разбиться вдребезги. Пока мы с Филом (а также и скандинавы), разинув рты, дивились на происходящее, проблема наша разрешилась сама собой — негритянка проползла мимо, добросовестно распластываясь по стене и задев нас разве что самую малость; лишь один из скандинавов не удержался и, взмахнув руками, рухнул было в проем, но двое других тотчас ухватили его за ноги и споро возвернули на лестницу. Скандинавы перебросились несколькими фразами на своем северном языке. Разумеется, я опять ничего не поняла, но если повторить толкование интонаций, то это было бы примерно так: «Спасибо», — сказал потерпевший. — «Не за что», — отвечали его спутники. — «Жаль, что я доставил вам беспокойство». — «Что Вы, мы нисколько не побеспокоились; пожалуйста, рассчитывайте на нас и впредь».
Какое-то время все поднимались в молчании, и никого не попадалось навстречу. Бросив взгляд на Фила, я вдруг заметила, что он нервничает. Я оглянулась. За скандинавами никого не было видно, и я решила пропустить их вперед. Пропускать идущих вверх оказалось значительно проще, чем идущих навстречу; я не могла понять, почему. Еще я ощущала, что с каждым шагом мне становится все страшнее — и тоже не могла понять, почему. Ведь мы очень давно миновали критическую высоту, откуда еще как бы можно падать; ни одна новая ступенька уже не могла добавить никакой новой опасности. В это время — то есть пока я размышляла над этими вещами — Фил неожиданно сел на ступеньку, прижался к стене и сказал:
«Зайка, нам не дойти».
«Ты устал?» — спросила я.
«Нет».
«А что?»
«Не знаю. Не могу дальше».
Я села с ним рядом, и он тут же схватил меня за руку.
«Прошу тебя, осторожно встань и пересядь… Сядь подо мной. Сядь, как я».
