Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2
— Скажите, Леонид, а вы слышали Стратфордский концерт трио Оскара Питерсона?
— Где он играет с Хэрпом Эллисом и Рэем Брауном? — уныло спросил Лекочка.
Академик кивнул.
— Стратфорд, Онтарио, Канада, 8 августа 1956 года? — еще печальнее спросил Лека.
— Именно, именно, — со сдержанным превосходством в голосе подтвердил Академик, и я вдруг увидела, каким он был, когда был мальчишкой.
— Там еще есть «52nd STREET THEME», «SWINGING ON MY STAR», «FLAMINGO», что-то еще, я не помню, а последняя вещь называется «FALLING IN LOVE WITH LOVE». В дословном переводе это означает: «Влюбиться с любовью», а как правильно перевести, я не понимаю.
— Наверное, не нужно такое красивое название переводить правильно, — предположил Академик. — Если я вас верно понял, то вы слышали эту пластинку?
— Если бы пластинку, — трагически вздохнул Лека. — Я слышал магнитофонную запись, наверное, восьмую копию… Половину нот приходилось угадывать. Я даже не стал переписывать ее для себя. А пластинки вообще не видел. Она до нас дойдет, может быть, года через два.
— А хотите посмотреть? — вкрадчиво спросил Академик.
— И вы еще спрашиваете? — укоризненно сказал Лека.
Академик попросил у меня разрешения, поднялся и пошел к своему комбайну, отделанному каким-то замысловатого рисунка светлым деревом, открыл одну из дверец, за которой в специальных отделениях стояли ряды пластинок, и вытащил то, что теперь называется двойным альбомом. Прежде я такого не видела. На обложке был изображен симпатичный круглолицый негр.
— Не может быть!.. — прошептал Лека и, выдираясь из за стола, уронил стул.
Они с бесконечными предосторожностями, протерев и без того чистую пластинку специальной бархоткой, очистив корундовую, как они с гордостью пояснили, иголку маленькой кисточкой, поставили первую из двух долгоиграющих пластинок, которые вообще в ту пору встречались нечасто.
Ужин мы заканчивали под дивную музыку. Пластинка была новехонькой, не заезженной, комбайн давал мощный и чистый звук, а в гостиной была прекрасная акустика. Музыка звучала тихо, не мешая разговорам, но создавалось впечатление, что музыканты играют где-то рядом. Был слышен каждый щипок контрабасиста и даже легкий скрип, который возникает, когда басист передвигает пальцы по грифу, не отрывая от струны. И еще было слышно, как кто-то из музыкантов, скорее всего, сам Оскар Питерсон, тихонько напевает в такт музыке.
Вел застолье, разумеется, Автандил. Он говорил великолепные тосты о каждом из присутствующих. Обо мне он произнес целую поэму. Цитировал классиков грузинской поэзии и даже прочитал собственные стихи. Всякий грузин — поэт, объяснил он в свое оправдание.
Когда дошла очередь до Академика, Автандил с очень серьезным видом, словно отдавал команду своим солдатам приготовиться к бою, велел всем налить вина. Подождал, пока суета закончится, и, сведя брови в переносице, сказал:
— Один мудрец сказал с грустью: «Ах, если бы молодость знала, а старость могла…» А я от себя добавлю: тогда человечество жило бы в раю. Это самое печальное из тысячи противоречий, из которых и состоит жизнь человека. Когда редким людям удается преодолеть это противоречие, то человечество называет их гениями и записывает в золотую книгу истории. Таким был Моцарт, таким был Наполеон, таким был Лермонтов, таков и хозяин этого дома. Мы сейчас не будем подробно останавливаться на том, что именно он сделал, каких именно невероятных успехов он добился и в какой области, но одно могу сказать: самые большие достижения нашей Родины, о которых мы знаем и еще узнаем в ближайшее время, связаны с его именем… Я сейчас хочу сказать о другом. О том, что человека, достигшего всего в ранней молодости, подстерегает большая опасность успокоиться и почить на лаврах. Я хочу, чтобы хозяин этого великолепного дома никогда не успокаивался. Чтобы у него было здоровье исполнить все свои грандиозные планы и чтобы у него по скорее появилась прекрасная муза, которая вдохновляла бы его на научные подвиги, и чтобы у них родились прекрасные дети, которые продолжили бы его род и его дела.
Я непроизвольно покраснела, потому что когда Автандил говорил о музе, все посмотрели в мою сторону.
За этот тост все кроме Эдика выпили до дна. Эдик с самого начала объяснил, что у него строгий режим перед ответственными играми, и к нему по этому поводу никто не приставал.
Футболист Эдик весь вечер молчал. Когда его что-ни спрашивали о футболе, он отвечал коротко, хотя со значением дела и исчерпывающе. Похоже, что и в словах и в действиях он был минималистом.
Двигался он удивительно грациозно. Все движения его были скупы, неторопливы и удивительно точны. И танцевал он так же гармонично и абсолютно музыкально. Он был единственный из мужчин, кто совершенно не смотрел на меня. И это старательное несмотрение было красноречивее любых восхищенных взглядов. Я чувствовала, что очень ему понравилась, с самого первого взгляда. Что, возможно, его и поразил этот пресловутый «удар молнии».
После ужина все перешли в зону отдыха, и пока официант в малиновом пиджаке бесшумно убирал со стола, мужчины с большими пузатыми бокалами, куда на самое донышко был налит коньяк, закурили. Дамам было предложено шампанское. Оно было подано в самом настоящем серебряном ведерке со льдом.
Я, хоть и предпочла бы коньяк, но чтобы преждевременно не напугать Академика своими дурными привычками, пила шампанское из специальных широких бокалов, похожих на вазочки для мороженого или варенья. До сих пор я такое видела только в кино. Как мне объяснил писатель, в таких бокалах не убегает пена при наливании, из вина быстрее уходит газ, и его приятнее и легче пить.
5Боже мой! Что это был за дом! Что за общество! Что за Академик! Какой фантастический, загадочный человек! Как в нем угадывалась бездонная глубина и мальчишеский азарт к жизни, ко всему, что ему нравится. Какими глазами он смотрел на меня! Как мне было хорошо в тот вечер! Как не хотелось, чтобы он кончался!
Потом хозяин поставил музыку Глена Миллера из фильма «Серенада Солнечной долины» и начались танцы. Я танцевала со всеми, даже с Лекочкой. Все наперебой приглашали меня. Кроме Эдика. Его я сама пригласила, когда Лека по моей тихой просьбе дурашливым голосом объявил «белый танец».
Зачем я это сделала, и сама не знаю… Наверное, из неистребимой бабьей стервозности. Чтобы лишний раз насладиться своей женской властью. И потом нелишне было проявить на глазах у хозяина чуткость и развлечь его любимца, который мрачно сидел в самом углу и чувствовал себя немного не в своей тарелке. Кроме того, я была благодарна этому большому мальчику за те чувства, которые вспыхнули в нем с первой минуты нашего знакомства, и мне хотелось хоть чем-то его вознаградить за них.
