Данила Врангель - Мышеловка на Эвересте (СИ)
Ведь настоящее счастье только там. Оно там, оно всегда там - нигде - и прищурившись, улыбается улыбкой вечности, ослепительно зазывая к себе.
Туда стоит сходить. Сиреневые облака призраков ткут ковер песен, на котором вершится пиршество Жизни, смеющейся над Смертью, находящейся здесь же, неподалеку, улыбчиво кося косой земляничную поляну одуванчиков, приземлившихся на брудершафт с опоссумами фиолетовых кенгуру, ценящих безумие, которое только и есть жизнь.
Танцуй, танцуй, танцуй, танцуй...
Горящий миг небытия, которое совсем не хочет ничего и никогда понять в потребу знанию, ползущему неясной целью и цепью хаос разрывая стремится стать неведомым судьей неведомо над чем неведомо за что, но спеленать божественность безумия, которое танцует танец Смерти, целующей любовницу горящим поцелуем вечным, улыбкой нежной прикасаясь к ней и ласково дарящей сон, цены которому не может быть, её и нет, а только вспышка мига, не требующего длани калькуляции, горит свечей сверхновой вечной жизни пришедшей навсегда.
Жемчужная капля стынущей звезды стремительным штрихом прочертила купол неба, исчезнув во тьме бездонности ночи.
22
— И вы решили, что Паркер поделится с вами своим мышлением? - спросил представитель.- Нет, не поделится.
— Почему вы так уверены?
— Потому что хаос везде, им не поделишься. Он заполнил то, что ещё не убито формой. И вообще, - он снисходительно посмотрел на блондина, - меня несколько удивляет ваша некоторая мистика размышлений. Да она сама ничего не помнит после написания. Если что случится с файлом, она не в состоянии восстановить его даже частично.
— А это вы откуда знаете? - в свою очередь поинтересовался писатель. - Да ещё такие специфичные детали.
— Вы забыли кто я.
— Вы представитель. Но вы не Паркер.
— Вы меня выбрали для беседы в соответствии с чем-то. Вот там и поинтересуйтесь, откуда я знаком с некоторыми деталями.
— Да ладно вам, - расслабился блондин. - Я догадываюсь. Она не страдает скрытностью характера. Она страдает скрытностью самой себя от себя.
— Вы прямо как я, - усмехнулся представитель. - Это она вам сказала?
— Об этом говорят её эссе.
«Призрак в конце тоннеля»
Лесные колокольчики городских фонарей склонились туманными огнями алюминиевых соцветий вдоль проспектов, пылая сиянием тусклого фосфора пробудившейся ночной жизни неонового царства бетонного счастья, транса и гротеска невидимой игры одноразового пользования.
Серые туманные мыши автоматического управления вползли в норы и уснули, дожидаясь команды извне.
Яростный огонь терпеливо ждал, ждал, ждал и ждал. Когда игла выдаст последнюю каплю анальгетика, и эндорфины откланявшись, покинут сознание вежливым уходом по-английски.
Он горел где-то там, за горизонтом закрытым камуфляжем многоэтажных пизанских башен, терпеливо ждущих падения и верящих, что оно и есть смысл всего, что только есть.
То, что стоит, обязано упасть. Иначе восхождение само по себе потеряет смысл и трехмерное пространство свернется в двухмерное, затем в одномерное, а потом исчезнет в никуда, чтобы не вернуться. Поэтому эндорфины всегда уходят по-английски, никому ничего не поясняя. Анонимность явления, исчезновения и причины это и есть одноразовое счастье перспективы, которой нет, но видимость которой должна быть всегда, чтобы под крылом самолета проплывала зеленая тайга надежды, сатанинской посланницы, заставляющей выжимать кошку до последней капельки ничего не поясняя, а просто веря, надеясь и любя. Это ли не сумасшествие?
Нет, это не оно. Это вера, надежда и любовь. Трёхголовая сучья гидра, опутавшая сознание прицелом лазерного дальномера тореадора, ухватившего цель и не дающего ей вырваться из своей паутины вежливой улыбкой тройки матадоров - Вера, Надежда, Любовь - чьи имена не прочерчены в Долине Фараонов и Хеопс пытаясь вырваться из паутины этой троечки, как и вся его династия, рисующая веселые картинки в Книге Мертвых, не возжелал боготворить Надежду, как самую изворотливую суку, которая держит за волосы голову пытаемого и до последнего мгновения не дает вырваться из паутины тьмы своим тусклым сиянием багрового освещения торжества цепной реакции скованных цепью жизни мертвецов и прикидывающаяся ласковым колокольчиком, склонившемся сиреневой головой лазурного освещения мегаполисов, прячущих воющие души, соображающие кто они такие только жуткими полыхающими снами, пробегающими в сознании пыльными табунами блеклого бытия не ведущего никуда, пока не зажжется огонь безумия, освещающий далекий призрак конца тоннеля.
23
— Вот в отношении снов совершенно непонятная история происходит, - сказал представитель. - Мне постоянно снится, что я кого-то представляю. И в данный момент та же самая история. Всегда, как только жизнь становится достаточно яркой и насыщенной, в конце концов, она оказывается сном. Мне кажется, я вечный представитель. Что я всегда везде кого-то представляю. Да, у меня это получается.
— Я вас за это и выбрал, - вставил блондин.
— Но вся мистика в том, что оказывается, представление гораздо сильней того, что оно представляет. Я иногда бываю не-представителем в нерабочее время. И знаете - тоска.
— Вот этого уж не знаю, - сказал писатель. - Я никогда никого и ничто не представлял, кроме самого себя. Но это то ещё представление, поверьте. Не то, что тоска, конечно. Но проблема. Проблема... Проблема с обеспечением безопасности. Безопасности процесса.
— Вам видней, - заметил представитель. - Процесс контролируется изнутри. Извне он лишь прерывается.
Потянулся к формирующему содержанию дымчатого наполнения, рассматривая мысли струящиеся как песочные струи расползающихся вигвамов, построенных для временного пользования.
«Полинезийская анаконда опиумных снов»
Внутренний огонь рвался наружу неудержимо и стремительно, словно искристый водопад дельты реки неведомого источника, направляющего полноводное течение вперед неизбежно, как пламя рассвета.
Трассирующие пули времени метками длительной шрапнели рассекали пространство, отмеряя каждый раз новый участок, который предстояло застолбить, освоить и адаптировать в действительность, вёрткую как полинезийская анаконда.
