Война Поппи (ЛП) - Ловелл Л. П. Лорен Ловелл

Петли на старой деревянной двери скрипнули, когда Хоуп открыла ее. В огромном соборе было темно и холодно. Переступить этот порог — все равно что вернуться на двести лет назад. Витражи, деревянные скамьи, массивный литой канделябр. И там, в передней части церкви, стоит гроб Коннора. Мои мышцы сводит. Сердце колотится о грудную клетку, а ноги дрожат. Хоуп сжимает мою руку.

— Все хорошо, — шепчет она. — Тебе нужно время собраться?

Я качаю головой, потому что к чему откладывать? Его это не вернет. И ничего не изменит. Я иду по проходу к передней скамье, по пути люди выражают мне свои соболезнования. Я занимаю свое место, и ко мне подходит священник, протягивает руку. Его ярко-голубые глаза полны сочувствия.

— Соболезную вашей утрате, миссис Блэйн. Коннор был достойным человеком.

Я сглатываю и борюсь со слезами, потому что не хочу показаться слабой перед этими людьми. Смерть — это часть жизни, но в этот раз она разрушила мою.

— Благодарю, отец Перри, — отвечаю я.

И похороны начинаются. Череда псалмов и молитв. Все как в тумане, пока толпа не поднимается и идет к кладбищу позади церкви. Я жду, пока все выйдут, и лишь тогда встаю, в последний раз скользя взглядом по дубовому гробу, где лежит его тело.

Холодный ветер воет над холмами. Ветви дуба скрипят и стонут. Вокруг могилы слышны тихие разговоры людей, и я чувствую на себе их взгляды, пока мы с Хоуп идем по кладбищу.

Я вижу, как мужчины в форме несут гроб на плечах. Их лица непроницаемые. Жесткие. Мрачные. Хоуп снова хватает меня за руку и протягивает салфетку. Я беру ее, не сводя глаз с земли под ногами.

Ремень скрипит, когда они устанавливают гроб на место. Все мое нутро стянуло в тугой узел. Закрываю глаза, пытаясь вернуться в воспоминания. Любые счастливые воспоминания о Конноре. О Брэндоне. Но в миг, когда я убита горем, я не могу найти ни капли счастья даже в своей памяти. Священник декламирует начало ирландского благословения, и мое сердце медленно разрывается от горя, грудь пылает, а разум парализован.

— Не стой и не плачь над могилой моей,

Сейчас я не сплю, я вовсе не в ней,

Я в тысяче буйных ветров…2

Люди бросают розы на крышку гроба, пока его медленно опускают в землю, а я стою прямо здесь, на краю могилы Коннора, с красным маком в руке. Прямо перед тем, как первая земля засыпает гроб, я бросаю свой мак в могилу.

— Я всегда буду любить тебя, — шепчу, вытирая слезы, и поворачиваюсь к могиле спиной.

Его больше нет…

Я и он, мы оба жертвы войны.

Глава 2

Брэндон

“Friction” — Imagine Dragons

10 месяцев спустя

Шум снаружи просачивается по коридору в то место, где я стою и жду. Рев толпы и их крики отдаются эхом в бетонных стенах подвала этого чертова паба.

— Леди и джентльмены, поприветствуйте на ринге, единственный и неповторимый Брэндон Крушитель Блейн!

Это сигнал для меня, и каждый раз, когда я слышу его, словно получаю удар под дых. Я не могу драться под своим настоящим именем. Брэндон О’Кифф погиб в Афганистане вместе со своим лучшим другом Коннором Блейном. Крушитель Блейн не настоящий. Его не существует. И в этом вся ирония, потому что я должен существовать. А он должен жить, потому что без него в этом мире холодно и горько.

Я прохожу сквозь дверной проем в комнату, полную пьяниц и картежников. Они орут и трясут пригоршнями наличных. В этом месте, в самом чреве Лондона, сосредоточены мрак и грязь, куда продажные анонимы приходят обменяться ударами, пролить кровь и очиститься от своих демонов.

Толпа скандирует снова и снова: "Крушитель, Крушитель, Крушитель".

Я не обращаю внимания на крики. Я игнорирую их, ныряя между канатами на ринг, представляющий собой не что иное, как жалкий квадрат из залитого кровью бетона. Эти люди любят бои. Они жаждут крови, словно акулы, кружащие в воде.

Мой противник — какой-то татуированный блондин с севера, я уже и забыл его имя. Пружиня на носках, он бьет кулаком в воздух, упиваясь криками толпы. Я же стою неподвижно, держа руки вдоль тела, пока жду удар гонга.

Вот этот самый момент — это все, что у меня есть. Единственное, в чем я хорош. И в результате я люблю и ненавижу это одновременно. Я мысленно заглушаю крики и вопли, голоса комментаторов, которые трещат в микрофон, все посторонние звуки, до тех пор, пока единственным, что я слышу, не остается собственное ровное дыхание и медленное биение сердца в груди. Я отключаюсь от всего вокруг, помимо себя и него, потому что в данный момент лишь это имеет значение. Прямо сейчас, за пределами этого ринга, больше ничего не существует, и в этом заключается странное чувство блаженства.

Раздается звон гонга — и он приближается ко мне, как поезд, покачиваясь на ходу. Я пригибаюсь, уклоняюсь и подпрыгиваю, прежде чем атаковать его хуком справа. Мой кулак с громким треском врезается в его щеку. Он отшатывается и отступает на несколько шагов. На секунду мне кажется, что он устоит на ногах, но потом он падает, как мешок с дерьмом. И остается лежать.

Толпа взрывается криками, и ко мне подходит комментатор, хватая меня за руку. Не обращая на него внимания, я поворачиваюсь и покидаю ринг через ту же самую дверь, в которую вошел до боя, и оказываюсь в кладовке, что служит импровизированной раздевалкой. Как я уже сказал, я и люблю это, и ненавижу. Ощущение власти в момент победы всегда омрачено стыдом, который я чувствую после, и гневом, который я не могу контролировать, хотя теперь он знаком мне, словно самый близкий друг. Мне следовало быть лучше этого. Я должен был быть чем-то большим. Теперь же я просто безымянный парень, снова сброшенный в яму, из которой Коннор однажды помог мне выбраться. Он был бы разочарован…

Я разматываю повязки на руках, когда Ларри заходит в комнату и захлопывает за собой дверь. Он довольно крупный парень. Ветеран Вьетнамской войны с сильным южным акцентом, обладающий комплекцией, что посрамит и каменную стену. Татуировки покрывают каждый видимый сантиметр его тела. Моя любимая из них — гавайская девчонка с обнаженной грудью, курящая косяк, на его правом предплечье. Когда-то Ларри был боксером, что, думаю, и объясняет, почему он владеет этим местом. Баром и бойцовским рингом — всем этим. Я забрел сюда однажды в поисках виски и драки. И я, черт возьми, получил их. Просто так вышло, что Киан и Финн, бойцы Ларри, оба сидели у бара в ту ночь. Это было несложно.

Один косой взгляд — и бах. Я свалил задницу Киана со стула. Несмотря на то, что их было двое, я, блин, все равно выиграл. Вместо того чтобы выгнать меня или сдать полиции, Ларри принял меня к себе. Он сказал, что видит, как война все еще бушует в моих глазах, будто я никогда уходил с нее. И он был чертовски прав. По большей части я стараюсь держаться особняком. Выходить на ринг, наносить несколько ударов и уходить. У меня нет желания или потребности в друзьях. Мне просто нужны деньги, которые приносят эти бои. Но все же Ларри… ну, его трудно игнорировать, и он словно разрастается на тебе… как грибок.

— Ты должен был показать толпе бой! — говорит он, а затем отодвигает стул и усаживается на него верхом, положив мощные руки на спинку.

— Я дрался, разве нет?

Я стаскиваю с себя шорты и натягиваю джинсы.

— Это был не бой.

Его стеклянный глаз немного косил, и теперь мне тяжело воспринимать его всерьез.

— Это была чертова бойня, — смеется он.

Я натягиваю толстовку и бросаю одежду для боя в свою сумку.

— Я здесь не ради шоу, Ларри. Я здесь ради денег, — говорю и закидываю сумку на плечо.

Полагаю, можно сказать, что Ларри набирает тех, кто похож на него самого: ветеранов, которых мучают воспоминания. Он вербует их и выставляет на этот ринг. Набивает их карманы и свои собственные. Это обоюдная выгода, и никто не дерется лучше, чем человек, втянутый в свою личную внутреннюю войну.

— Вытаскивай трусики из пачки, ты, жалкий ублюдок, — бросает он.

Пожав плечами, я разворачиваюсь к нему спиной и выхожу из комнаты.