Побочный эффект (СИ) - "Miss Doe"

На каникулах Луна невольно вспоминала его голос, жесты, мимику, движения. И — глаза. Его глаза постоянно всплывали перед её мысленным взором — то пустые и безжизненные, то полные насмешки и презрения. Но чаще — те, ничего не видящие вокруг, непривычно затянутые пеленой боли. Те, через которые она вдруг совершенно неожиданно для себя увидела его душу. Живую и страдающую. Его душу.

Вернувшись в Хогвартс после каникул, Луна продолжала ломать голову над этой загадкой. Теперь профессор зельеварения не только занимал её мысли — он постоянно находился перед глазами, давая всё новую и новую пищу для размышлений. У Луны вошло в привычку каждый вечер перед сном вспоминать о том, что говорил, что делал и как смотрел профессор Снейп. К разгадке это, однако, не приближало ни на шаг. Зато делало сурового профессора как-то ближе и привычней. На уроках зельеварения Луна следила за ним неотрывно, мысли о нём уносили её куда-то далеко-далеко, мешая воспринимать материал и опуская её успеваемость по этому предмету на недопустимо низкий уровень. Если в прошлые годы её оценки по зельеварению не опускались ниже «Удовлетворительно», а чаще были «Выше ожидаемого», то теперь, на четвёртом курсе, они балансировали между «Слабо» и «Отвратительно». Презрение в глазах Снейпа, обращённых на мисс Лавгуд, росло, тон, которым он бросал ей короткие реплики, становился всё более ядовитым, а отработки — всё более частыми.

Луна относилась к своим неуспехам в зельеварении философски. Она много раз давала себе слово собраться и перестать, наконец, думать о профессоре Снейпе, хотя бы в его присутствии. Но каждый раз её обещание разбивалось вдребезги, как только он входил в класс своей размашистой походкой и как только его мантия взметалась у него за спиной, когда он резко поворачивался лицом к классу. Луна снова начинала исподтишка наблюдать за ним, её мысли вновь уносились далеко, а его близость вновь заставляла её терять контроль над своими движениями. Со стороны могло показаться, что Луна нарочно делает всё, чтобы испортить зелье, снизить оценку и получить отработку. Но это было не так. Всё происходило помимо её воли. Хоть она и признавала, что отработки у профессора Снейпа ей нравились. Это была дополнительная возможность увидеть его, быть рядом с ним, косвенно быть ему полезной, отмывая котлы и пробирки. Луна не понимала, что с ней происходит, не осознавала, почему ей доставляет удовольствие делать то, от чего другие студенты шарахаются, как от огня. Она знала лишь одно — ей нравится думать о профессоре Снейпе. И она готова заниматься этим в любое время. А тем более тогда, когда её мысли подпитываются визуальными образами — в моменты встреч с самим профессором. Огорчало одно — он всё больше презирал её за тупость и невнимание к его предмету. Вот и сейчас…

Снейп брезгливо взглянул на мутную буроватую жижу в котле у Луны, на её дрожащие руки, судорожно помешивающие варево, разумеется, не в том направлении, взмахнул волшебной палочкой, убирая с её рабочего стола и котёл с неудавшимся зельем, и остатки ингредиентов.

— Отвратительно, мисс Лавгуд, — произнёс он ледяным тоном. — И, заметьте, уже не в первый раз. Минус десять баллов с Райвенкло. Отработка сегодня в восемь. Без опозданий.

Резкий поворот на каблуках, вздувшаяся и опавшая за спиной мантия…. Теперь, когда он не смотрел на неё, Луна могла в полной мере насладиться этим великолепным зрелищем. Пока Снейп возвращался к доске, по классу разносились неодобрительные шепотки, и Луна подозревала, что адресованы они отнюдь не профессору. Она уже в который раз подводит собственный факультет. Из-за неё Райвенкло теряет баллы… Странно, почему это её вовсе не волнует? Ни потеря баллов, ни осуждение однокурсников… Сейчас Луна была в глубине души даже рада тому, что ей уже не нужно возиться с зельем. До конца урока оставалось ещё достаточно времени, которое можно было потратить с пользой — понаблюдать за профессором из-под полуопущенных ресниц и подумать, причём, не только о нём.

Этот учебный год для Луны стал особенным, в корне отличавшимся от предыдущих трёх лет. В нынешнем году у неё вдруг, совершенно неожиданно, появились друзья. Правда, они, как и все остальные, считали её «полоумной», но, по крайней мере, не говорили ей об этом вслух, не смеялись над ней и не крутили пальцем у виска, стоило только ей вставить слово в разговор. Впрочем, Луна никогда за это ни на кого не обижалась. Её вовсе не интересовало, что думают о ней окружающие. Она никогда не страдала от того, что люди, завидев её, либо шарахаются в сторону, либо начинают подсмеиваться над ней. У Луны, по большому счёту, никогда не было потребности в общении со сверстниками. Ей никто не был нужен, потому что у неё был папа. Папа, любивший её до умопомрачения и которого она боготворила, считая самым умным, добрым, смелым и справедливым. Папа, с самого её рождения души в ней не чаявший. Папа, к которому, несмотря на всю его занятость, можно было обратиться по любому вопросу и который, в отличии от мамы, всегда находил время для того, чтобы пообщаться с дочерью.

Свою маму Луна тоже очень любила. Но мама, большую часть времени занятая своими опасными экспериментами с магией, чаще всего выпроваживала дочь и запиралась от неё «от греха подальше», чтобы ребёнок случайно не пострадал в ходе очередного исследовательского опыта. Но иногда, когда Пандора считала, что никакой опасности в данный момент не существует, она разрешала Луне присутствовать на своих занятиях. Луна обожала такие моменты. Ей всегда было интересно наблюдать за различными чудесами, которые у её мамы получались легко, словно играючи.

В тот день ничто не предвещало беды, и Пандора с лёгкостью разрешила дочери присутствовать при проведении очередного эксперимента. Луна уютно устроилась в глубоком кресле, забравшись в него с ногами, и приготовилась наблюдать. Мама произнесла что-то невнятное, взмахнула волшебной палочкой, из кончика которой вырвался сине-фиолетовый вихрь, ударился о стену и срикошетил от неё в не успевшую увернуться Пандору. Её тело подняло в воздух, скрутило, словно отжимаемую тряпку… Луне показалось, будто из тела её мамы вдруг разом выжали всю кровь. Но крови вокруг не было. Вихрь швырнул мамино тело о стену и исчез, постепенно растворяясь в воздухе.

Луне хотелось кричать. Громко-громко. Но голоса не было, он куда-то пропал. Сил выбраться из кресла тоже не было. Луна оцепенела, словно застыв в немом крике и не сводила глаз с лежавшей на полу мамы, медленно осознавая, что это выжатое, словно внезапно высохшее тело — вовсе не её мама. Уже не мама… И от этого было так горько и страшно, что даже слёз не было. Вместо них из горла Луны вырывался тихий, безнадёжно- отчаянный полувизг-полувой. В таком состоянии и нашёл дочь прибежавший на шум Ксенофилиус.

Гибель Пандоры, которую он безумно любил, ещё больше сблизила отца с дочерью. Осиротевший Ксенофилиус всю свою любовь перенёс на Луну, которую он и без того боготворил и которая, к тому же, внешне была очень похожа на мать. Помогая друг другу перенести боль утраты, отец и дочь создали свой собственный мир, населённый всякими фантастическими существами, отгородив его от посторонних высокими стенами взаимной любви и понимания, через которые в их мир не смог бы проникнуть никто. Оба, и Ксенофилиус, и Луна ревностно охраняли этот мир от вторжений извне. Потому Луна и не нуждалась в друзьях, представлявших для их с отцом мира явную угрозу. Им было хорошо вдвоём. Люди за пределами этих стен очень многого не понимали, а зачастую были просто злы. Они могли посмеяться над Луной или обидеть её. И, если бы не их с отцом мир, Луна и впрямь обижалась бы на них. Но этот мир прикрывал её, как щитом, от злобы, насмешек и непонимания. Он давал ей возможность полностью игнорировать всё это. Он научил её просто не обращать внимания на то, что говорят или делают окружающие люди, пытающиеся задеть Луну побольнее. В этом мире не было места посторонним. До недавних пор.

В этом году в жизни Луны Лавгуд кое-что изменилось. Поездка в Хогвартс-экспрессе в одном купе с Гарри Поттером и его друзьями показала ей, что её мир вполне допускает присутствие в нём кого-то ещё, кроме её отца. Пусть даже эти «кто-то» не понимают Луну и удивляются её странностям. Пусть иногда не могут сдержать смех, услышав её слова. Пусть готовы оспаривать вещи, которые для Луны являются непреложными, незыблемыми истинами. Но эти люди ПРИНИМАЮТ её. Принимают со всеми её странностями. И готовы дать отпор тем, кто эти странности не принимает и смеётся над ними. Эти люди не называют её «полоумной» и не позволяют делать этого другим. Конечно, Рон и Гермиона явно думают о ней так, но, по крайней мере, не говорят этого вслух. А вот Гарри… Гарри ни разу не показал ей, что считает её сумасшедшей. И тот факт, что он, так же, как и Луна, видит фестралов, делал его в её глазах ещё более близким и достойным доверия. Если его и нельзя было впускать в свой мир, то вполне можно не скрывать этот мир от его глаз. Луна и не скрывала…