Тиамат - ЭКЛИПСИС
Кинтаро кивком головы указал на раба-виночерпия:
– Он тебе нравится? Можешь взять его в свой шатер.
– Спасибо, вождь, но я не чувствую себя в подходящем настроении.
– Может быть, тебе нравятся женщины? Могу приказать, тебе приведут одну или двух.
Альва представил, какие у них могут быть женщины, и почувствовал тошноту.
– Я благодарен тебе за гостеприимное предложение, но вынужден отклонить его, ибо на женщин тоже не имею сегодня охоты.
Лицо Кинтаро было непроницаемым, и Альва не мог судить, как тот отнесся к упорству гостя. Вождь смотрел на него еще некоторое время очень внимательно, потом пожал плечами и отвернулся.
Альва вернулся к созерцанию пира. Кумыс, вино и местный самогон лились рекой, туши диких быков над кострами постепенно раздевались до скелетов. Кое-где полуобнаженные воины уже упоенно целовались, лежа друг на друге, и Альва имел очень большое подозрение, что рано или поздно пир превратится во всеобщую оргию. Он от всей души надеялся ускользнуть в свой шатер до того, как это произойдет, а то ему точно не избежать пьяных домогательств. Особа посла, конечно, неприкосновенна, но не в этом смысле. Слава богу, что в их культуре отсутствует концепция изнасилования. Женщина или раб считаются вещью, так что их не берут силой – просто пользуются. А вот с воином, равным себе, по обычаям эссанти, можно делить ложе только по взаимному согласию. И хорошо, а то бы Альва со своей неприступностью мог бы очень здорово нарваться. Конечно, он не новичок в рукопашном бое и, бывало, раскидывал шайку головорезов человек в пять, но портовый сброд по умению драться никак не может сравниться с эссанти, вся жизнь которых проходит на войне и охоте. С легкой дрожью Альва подумал, что, например, стальным мускулам одного Кинтаро он никак бы не смог противостоять.
Кочевники, без сомнения, должны были находить внешность посла с Севера очень необычной и привлекательной. Альва был изящным, стройным, с маленькими руками и ногами, с золотистой от загара кожей. Его глаза были зелеными и прозрачными, как изумруд, огненно-рыжие кудри буйными волнами спадали на плечи. Сейчас, конечно, он уже не юный пятнадцатилетний мальчик, который произвел фурор, будучи впервые представлен ко двору в Трианессе, но в зеркало по-прежнему смотрит с удовольствием, и многочисленные любовники (и любовницы) по-прежнему не скупятся на комплименты.
Пир уже начал утомлять Альву. Вернее, его утомляла необходимость держать свои чувства в узде в атмосфере всеобщей раскованности и доступности. В неверном свете костров бронзовые тела выглядели на диво привлекательно. Конечно, на таком расстоянии не заметно ни вони, ни грязи… Долгое воздержание – две недели пути и две недели, проведенные у эссанти – начинало действовать Альве на нервы. Поскорее бы покончить с переговорами и вернуться в Трианесс. В данный момент у него не было постоянного любовника, но кавалер Амарго Агирре оказывал ему довольно многообещающие знаки внимания, и Альва не сомневался, что путь к постели красивого сорокалетнего вельможи окажется очень коротким.
Стараясь думать о холодной ванне, Альва рассеянно скользил взглядом по пирующим, периодически отхлебывая вино из своей чаши. Потом, много позже, он часто вспоминал этот миг, когда перед ним колыхалось море смуглых людских тел, и он еще не знал, что случится в следующее мгновение, когда толпа случайно расступится, чтобы он мог увидеть скорчившуюся у одного из шатров фигуру.
Потом, много позже, он спрашивал себя, что привлекло его взгляд. Может быть, ослепительно белая кожа, отливающая то ли серебром, то ли перламутром, просвечивающая даже сквозь покрывающую ее грязь. Раб, сидящий у врытого в землю столба, обнимал себя руками за плечи, как будто ему было холодно, хотя от больших костров распространялся настоящий жар, заставлявший блестеть от пота кожу кочевников. Голова его была опущена на грудь, спутанные длинные волосы закрывали лицо. Цвет их из-за пыли и грязи разобрать было почти невозможно, но Альве показалось, что они должны быть светлые. Он не увидел, а скорее угадал, что шею раба охватывает ошейник и что он прикован цепью к столбу.
Альве нестерпимо захотелось увидеть его лицо, он не знал почему.
Без долгих раздумий он вытянул руку и указал Кинтаро пальцем в ту сторону.
– Доблестный вождь, кто это и почему вы держите его на цепи?
– Пленник, – равнодушно бросил Кинтаро. Окликнул одного из воинов, жестом приказал привести. – Мы захватили его три месяца назад на равнине Терайса возле Великого леса. Он из Древнего народа.
– Эльф? Вы захватили эльфа? – воскликнул Альва, пораженный до глубины души.
– Их было пятеро, и каждый убил пятерых наших воинов, прежде чем умереть. Этого мы взяли живым. Он доблестный воин и храбро сражался. Теперь он услаждает своим нежным телом воинов эссанти.
Альва был шокирован.
– Если он храбро сражался, вы могли бы избавить его от такой участи. Следовало убить его сразу из уважения к его мужеству.
Кинтаро посмотрел на него с удивлением.
– Напротив, мы оказали ему честь. Быть рабом для удовольствий гораздо почетнее, чем пасти скот, как женщина, или погибнуть после боя, в плену. По нашим поверьям, когда делишь ложе с воином, тебе передается часть его умения и доблести. Так что этот раб никогда не остается без внимания.
Альва впился глазами в эльфа, которого тащили к ним через толпу на цепи. Опустив голову и слегка пошатываясь, тот покорно брел за кочевником, все так же обнимая себя руками, будто стремился защититься от нескромных взглядов. Он был полностью обнажен, и сердце у Альвы сжалось, когда он заметил, что эльф худ и измучен, что его тело покрыто синяками и царапинами. Если эссанти были так грубы с тем, кого желали соблазнить, то кавалер не мог себе даже представить, насколько они могли быть жестоки с рабом.
Пленника швырнули перед ним на колени, и тогда Альва, ни секунды не медля, протянул руку, взял его за подбородок и поднял ему голову, чтобы взглянуть в лицо.
И этот момент он тоже часто вспоминал и даже пытался описать свое первое впечатление в стихах, но неизменно рвал бумагу, потому что выходило банально и плоско, несмотря на его признанное поэтическое мастерство. Он смотрел на воплощенную красоту. Лицо пленного эльфа, пусть изможденное и лишенное красок жизни, поражало совершенством линий. Альве даже страшно было вообразить, как он мог выглядеть в свои лучшие дни, когда был весел и счастлив – конечно, если Древний народ умел веселиться и быть счастливым. Великий боже, казалось, что его лицо и все тело просто светятся в полутьме мягким серебристым светом. Альва застыл и никак не мог наглядеться на эти миндалевидные глаза с необычным разрезом, прикрытые светлыми, блестящими ресницами, на эти красивые, чуть припухлые губы странного сиреневого оттенка – искусанные, запекшиеся, но все равно соблазнительные. Эти губы созданы для поцелуев, подумал Альва. Кожа эльфа была матовой, нежной, тонкой, и шрамы, покрывающие его плечи и спину, были едва заметны – но все-таки заметны, и при виде их Альва ощутил жалость. Жалость и гнев. Он знал, что не может позволить себе предубеждения: у эссанти свои обычаи, они жестоки не только к другим, но и к себе тоже, а Древние в свое время вырезали целые народы и до сих пор относятся к смертным враждебно… Но его сердце поэта и ценителя искусства восставало против подобного варварства. Как можно было осквернить и испоганить прекрасное тело, знавшее до роковой встречи с кочевниками только любовь и ласку!
