Мама знает лучше (СИ) - Тес Ария

Я стою и смотрю на черную, рыхлую землю, в которой вот-вот найдет последний покой моя любимая бабушка. Сверху накрапывает дождик, будто сама погода с нами заодно горюет, а может, так и есть. Где-то читала, что, когда умирает хороший человек — все вокруг оплакивает его. Ну или кто-то просто забросил в интернет очередную байку, а те, кто потеряли близкого, очень хотят верить, что их боль принадлежит не только им.

Не знаю, почему так.

Но как будто становится легче? Когда ты делишь потерю между близкими тебе людьми.

Все мои близкие люди здесь: мама, Григорий и Никита, а еще Сема. И конечно же, самое главное мое счастье — Светик. Он обнимает меня за ноги, растерянно наблюдая за тем, как мужчины берут гроб и опускают его в глубокую яму.

Потом поднимает на меня глазки.

Думаю, каждый родитель проходит такой момент просто в разное время. Когда твоему ребенку больно, когда он напуган и потерян. Он не понимает, как ему быть дальше и что все это значит. Мне просто выпало раньше остальных пройти через это.

Я присаживаюсь на корточки и слабо улыбаюсь малышу, а потом аккуратно убираю его красивые кудряшки за ушки и мотаю головой.

— Ничего страшного не происходит, родной. Так просто принято. Мы прощаемся, отдаваясь земле, которая нас вырастила.

Черт. Кажется, я перемудрила. Светик хмурится сильнее, силясь понять, что я такое пытаюсь ему сказать, а мне приходится переживать еще один момент: когда ты не знаешь, как объяснить что-то своему ребенку, и чувствуешь себя дикой тупицей, которая ни на что не способна.

Меня спасает мама.

Она тоже присаживается рядом и говорит:

— Понимаешь, Светик, это…как бы такие особые ворота. Когда человек в них попадает, он окончательно прощается со своим телом и улетает на небо. Ждать своих любимых, устраивая для них жизнь там. Чтобы, когда мы пришли, нам было комфортно.

Ого. Вот она завернула, конечно…у меня фантазия работает не так круто, ничего не скажешь. Я с восхищением смотрю на маму, а Светик спрашивает тихо.

— Бабушка строит домик на небе?

— Да, малыш.

— А я могу к ней сейчас пойти? Я соскучился.

Мое сердце сжимается, и я думаю, что мамино тоже, хотя она и не подает вида. Улыбается и слегка мотает головой.

— Пока нет. Сначала тебе нужно прожить эту жизнь, чтобы пойти в следующую.

— Как уровни в игре, — подхватывает Ник, — Помнишь? Мы с тобой любим поиграть, когда мама думает, что мы читаем.

Я тихо цыкаю, но смотрю на сводного брата с благодарностью, а он по привычке улыбается. Ник — он такой; очень лучезарный, как еще одно солнышко. И я ему благодарна. Сама едва ли способна на подобный подвиг.

— Спасибо, — говорю одними губами, он слегка мотает головой, отвечая так же.

— Не за что.

Светик горделиво расправляет плечики и важно заявляет.

— Я понял. И я пройду свой уровень так, чтобы она мной гордилась, когда будет встречать на небе. А у меня там будет своя комната?

С сердца падает тяжелый камень. Я благодарна, что он не испугался смерти. Мне бы этого очень не хотелось. И я бы не хотела, чтобы он грустил. Держаться за умерших — это всегда плохо. Надо двигаться вперед, как бы больно ни было, чтобы она нами там, наверху, очень гордилась.

Когда могила закопана, а крест поставлен, я последняя ухожу, уложив на нее свои цветы.

— Прощай, бабуля. Спи спокойно…

А главное, пожалуйста, прости меня, что я тебя не уберегла…

***

После похорон принято устраивать поминки, чем мы и занимаемся в одном из ресторанов. Может быть, это неправильно, но мы решаем взять себя в руки хотя бы ради ребенка, поэтому никто не плачет. Даже мама, кажется, немного ожила. Она рассказывает веселые истории про бабушку, а Григорий рядом с ней слегка улыбается.

Мне тепло от этой картины.

Его рука лежит на спинке стула очень ненавязчиво, но настолько правильно, что у меня мурашки идут по телу.

Будто они друг другу свыше предназначены.

Прячу улыбку за стаканом сока, а потом бросаю взгляд на Сему. Он с меня глаз не сводит, и это…заставляет меня смущаться как девчонке.

Черт, да что со мной? С каких пор я так странно реагирую на лучшего друга, которого знаю с пеленок? Какой бред.

— Мамуль, — Светик тянет меня на себя за кофту и указывает пальчиком на набережную, — А что там?

— Хочешь посмотреть?

— А можно?

Улыбаюсь. Мама сразу улавливает наш разговор и кивает.

— Та-а-ак…время растрясти наеденное. Идем гулять!

Григорий тяжело вздыхает. Думаю, он сильно устал. Это ведь он устроил все: и перевозку бабушки сюда, и похороны, и жилье.

— Мам, да сидите, а я пойду…

— Мы сходим, — поправляет меня Сема и тоже поднимается с места.

Я не против. Снова чувствую странное смущение почему-то, но быстро его подавляю и жму плечами.

— Хорошо…

— И я… — начинает Ник, но вдруг дергается, осекается, смотрит на маму и сдавленно добавляет, — И я тут отлично без вас справлюсь.

Хмурюсь. Что это было такое? Ай, неважно.

Мы втроем уходим к каменному ограждению, за которым мерно течет небольшое ответвление нашей бурной речки.

Светик в восторге. Когда Сема поднимает его и ставит сверху — вообще писк и радость вселенского масштаба. Я улыбаюсь. Нет, мне все-таки удалось уберечь его от трагедии. Он будет скучать по бабушке, будет о ней спрашивать — я уверена, — но он не будет бояться и плакать. Это самое главное.

В какой-то момент наблюдать за речкой малышу становится скучно, и он переключает внимание на не менее интересную рябину. Красные ягоды здоровыми гроздьями висят и так манят…понимаю, меня тоже.

Сема это замечает, легко перевешивается через забор и рвет веточку, которую вручает Светику.

— Ва-а-а-у…а мама не достает.

— Потому что она от горшка два вершка.

— Эй! Я бы попросила. У меня средний рост!

— А-га.

На нашу шуточную перебранку Светик внимания не обращает. Он разглядывает свое сокровище, а потом просит:

— Хочу бабушке Эмме показать. Можно?

— Можно.

Спускаю сына на землю, и он сразу газует по направлению к террасе со звонким смехом и криком:

— Бабу! Бабу! Смотри! Она такая красненькая!

Я не могу перестать улыбаться, пока смотрю ему вдогонку, а Сема вдруг тихо говорит.

— Чудесный ребенок.

Бросаю на него взгляд и киваю, убрав волосы за ухо.

— Спасибо.

— Очень похож…

— На меня.

Перебиваю его слишком резко. Мда…не хотела быть грубой, конечно, чтобы еще раз не поссориться. Мне Семы не хватало все эти годы, и он, пожалуй, единственный, по кому я вообще скучала.

— Прости…

— Я хотел сказать, что он похож на тебя, — со смешком отвечает, — Притом очень.

Я благодарно смотрю ему в глаза. Слава богу, что он не стал заострять внимание ни на моей оговорке, ни на нелепом извинении.

Но зачем-то дальше Сема говорит с легкой улыбкой.

— Он, кстати, не женился.

Напрягаюсь моментально и перевожу на него взгляд. Но на этот раз не злюсь, потому что вижу в Семе…что-то другое. Будто он пытается что-то нащупать или угадать? Или меня глючит?

— С чего ты взял, что мне интересно, женился он или нет?

— Не знаю, просто. Слушай, я хотел…

— Аури?

Стоп, не помогайте. Как же там было…вспомнишь говно, вот и оно? Пословица набирает обороты прямо здесь и сейчас.

Как только моё имя слетает с губ, которые мысленно я прокляла несколько сотен, миллионы, триллионы раз! Я тут же деревенею. Улыбка медленно сползает с моего лица, и я бы очень хотела сказать, что когда обернулась — за моей спиной не было никого, кроме призраков, но это была бы неправда.

Это он. Во плоти. И тогда это тоже был он: и щетина на месте, и широкие плечи, и рубашка, просто другого цвета. Но главное — это глаза; те самые, от которых вполне не стыдно сойти с ума. И те же, что я вижу каждый день в своем ребенке.

Ярко-голубые, как солнечное небо. Сочные. И теплые.

Алексей удивленно осматривает меня с головы до ног. Шумно выдыхает…