Якоб Вассерман - Свободная любовь. Очарование греха

4

С этого дня Анзельм стал замечать в Ренате перемену. Она чаще стала ездить в Констанц, хотя, по-видимому, ее отвращение к вниманию, которое обращали на нее люди, все возрастало. Она как бы нарочно мучила себя, достала все номера газет, вышедшие со времени ее бегства, и жадно, хотя и с презрительной миной отыскивала места, имевшие малейшее отношение к ней. Часто Рената подолгу смотрела на озеро, будто в ожидании лодки, которая должна похитить ее…

Вечером она пугалась своей собственной тени, а когда Вандерер пытался успокоить любимую общими фразами, ей казалось, что он хочет только скрыть надвигающуюся опасность.

Анзельм ходил взад и вперед по комнате и щелкал пальцами. Рената долго следила за ним глазами; наконец, сказала жалобным голосом:

— Ты мне действуешь на нервы.

Он перестал ходить, взял ее руку и стал ласково гладить.

— Есть у тебя какое-нибудь желание, Рената? — тихо спросил он и нагнулся над спинкой кресла, вдыхая аромат ее волос.

Она быстро и изумленно взглянула на него. Нерешительность, написанная на его лице, на секунду возбудила в ней чувство злобы, но она ничего не ответила, только отняла у него руку.

— Ты знаешь, о чем я говорю, Рената.

— Ах, полно! Неужели ты не понимаешь, что об этом, как и раньше, не может быть и речи? Это так унизительно.

— Но я мучаюсь в догадках. Ты стала такой молчаливой, Рената. Ты что-то скрываешь от меня. Прежде на твоем лице не было ни одной тени. А теперь они появились.

— Прежде! Ты говоришь так, как будто это было десять лет тому назад. А в сущности, мы так мало еще живем вместе, что почти не знаем друг друга.

Анзельм испуганно отступил от нее. Рената ласково взяла его за руку.

— Мне почему-то кажется, — заговорила она, — что с женитьбой все кончится. Когда ты получишь на меня права, тебе не захочется больше и поцеловать меня, и мне, может быть, также, и тогда то, что мы сделали, превратится в пошлый фарс. Ты этого не понимаешь, Анзельм! Мне кажется, что ты вообще не понимаешь меня.

Она замолчала, и легкая усмешка на ее губах была красноречивее слов.

Анзельм жадно смотрел на ее нежные губы, потом, не будучи в силах владеть собой, запрокинул ее голову и приник к ним долгим поцелуем. Рената, не сопротивляясь, сидела неподвижно, сложив руки на коленях. Но он чувствовал, что его желание передается постепенно и ей. Как волновали Вандерера ее стыдливо закрытые глаза, ее безмолвие, дрожь ее тела! Впервые за время, проведенное вместе с Ренатой, Анзельм решил проявить настойчивость. Не отрывая своих губ от губ любимой, он начал медленно и нежно гладить ее спину и бедра, обтянутые материей легкого домашнего платья. Когда же его рука коснулась шеи и заскользила вниз, к груди, Рената издала еле слышный стон. Вандерер ликовал. Он ощущал всем телом, как разгоревшийся в нем огонь страсти уже готов объять Ренату и разжечь в ней настоящий пожар чувств. «Сейчас или никогда!» — подумал Вандерер и с силой сжал в своей ладони ее упругую грудь.

Раздался робкий стук в дверь. Рената и Анзельм едва успели отстраниться друг от друга, как вошел Винивак. Виновато опустив глаза и делая вид, что не замечает пылающих щек девушки и устремленного на нее жадного взгляда Вандерера, управляющий рассказал, что утром, когда его не было дома, приходил какой-то человек и спрашивал у его дочери Марианны, кто здесь живет и давно ли приехала барыня. Но Марианна ничего ему не ответила и посоветовала обратиться к барину.

— Ну, что же? Придет он? — с волнением спросил Анзельм.

Винивак не знал.

— Кто же это был? Как он выглядел? — спросила Рената.

Но Винивак ничего не знал, а Марианна ушла в город.

Рената выглядела взволнованной, и Вандерер понял, что нахлынувшая на нее страсть исчезла без следа. Чтобы отвлечь ее от мрачных мыслей, Анзельм заговорил о купленной им вчера собаке.

— Только вот кличка у нее нелепая — Ангелус, не правда ли, Рената? Совсем не подходящая! Собаку можно назвать Сикстом, Теодором или Шнапом, но Ангелус…

Он хотел заставить ее улыбнуться, но шутки не казались ей смешными.

Заметив свою неудачу, Вандерер, чтобы развлечь Ренату, предложил поехать вместе в город; ему как раз надо было купить еды для собаки.

— Поезжай, — сказала Рената. — Мне хочется побыть одной. Только привези мне газет.

Он был рад, что девушка выразила хоть какое-нибудь желание.

— Газет? Хорошо.

Он закурил сигару и пускал клубы дыма.

— Хотел бы я знать, кто это приходил. Наверно, какой-нибудь праздношатающийся.

Перед уходом он хотел поцеловать Ренату, но она шутливо отстранила его.

— Я не люблю тебя, когда ты куришь, — сказала она с веселым блеском в глазах.

Он засмеялся и ушел, напевая итальянскую песенку.

«Странно, — думала Рената, — зачем сижу я здесь день за днем? Ведь мир так широк и в нем так много любопытного».

Начинало смеркаться; она надела пальто и вышла из дома.

Спокойно плескались о берег волны озера; закат догорал, отражаясь в воде; гравий скрипел под ногами Ренаты. Когда она вошла в лес, шум сразу смолк, и сделалось жутко. В лесу уже стемнело, но она часто здесь ходила, и все дороги были ей хорошо знакомы: эта вела на гору, та на станцию, эта в глубину леса. Хотя Ренате было страшно, но, будто назло себе, она свернула на последнюю тропку. Сделав несколько шагов, она услышала около себя шорох и, слегка вскрикнув, остановилась. Перед нею стоял Петер Грауман. Он вежливо раскланялся, приподняв широкополую шляпу. Глядя на его лицо, освещенное красным отблеском заката, искривленное в почтительную улыбку, которая одинаково могла означать и насмешку, Рената испытывала такое чувство, как будто перед ней было существо, вышедшее из недр земли, и ужас охватил ее. Она молча повернула назад и пошла по направлению к вилле.

— Я испугал вас, сударыня, прошу меня извинить. Позвольте вам представиться.

И он назвал свое имя. У него был глубокий, звучный голос, в котором чувствовалась какая-то странная сила, почти приказание, заставившее Ренату остановиться.

— Вы преследуете меня, — высокомерно сказала она, пытаясь прикрыть высокомерием свои страх и смятение.

— Я в этом совершенно не виноват, — возразил с преувеличенным смущением Петер Грауман. — Правда, когда я увидел вас в первый раз на пароходе, мне захотелось стать хоть вашей собакой, чтобы всюду следовать за вами. Потому что для меня приятнее было бы быть вашим псом, чем человеком вдали от вас. Но я покорился судьбе, малодушно покорился.

— Вы все время шпионите за мной, ходите под окнами, приходите в дом за справками у прислуги.