Ирэне Као - Я люблю тебя
– Тс-с, главное, чтобы ты хорошо себя чувствовала. Я позаботился о том, чтобы всех оповестить. Твои родители тоже приехали из Венеции.
– Мои родители? И где они сейчас?
– У тебя дома, Паола их приютила. Мы дежурили по очереди, они попросили позвонить им сразу же, как только ты проснешься.
Мартино замолкает на минуту, и на его лице появляется странное выражение, словно он не может найти слов, чтобы сообщить мне что-то.
– Но… есть еще один человек, который хотел бы видеть тебя.
– Еще один человек?
– Да, он здесь, за дверью.
– Кто?
– Подожди…
А куда же я денусь? Смотрю, как Мартино приближается к двери и пропадает в коридоре.
* * *Через несколько минут силуэт мужчины появляется в проеме двери, силуэт, который я смогла бы нарисовать даже с завязанными глазами, с его характерной линией плеч и мощным торсом.
Леонардо!
Я смотрю на него, как на пришельца, пока он подходит ко мне. Боюсь, это просто видение – один из лучших побочных эффектов снотворного.
Он приближается к постели и улыбается мне.
– Добро пожаловать обратно, – говорит, – я ждал тебя.
Он меня ждал? Это так характерно для Леонардо, врываться в мою жизнь, не спросив разрешения и переворачивать вверх дном то равновесие, которое мне с трудом удалось создать.
Его аромат, та самая неопределенная смесь амбры и моря, пропитывает комнату, перекрывая стерильный запах больницы. Так что я не просто видела его во сне: он действительно был здесь, пока я находилась без сознания.
– Ну что, как ты себя чувствуешь? – спрашивает так, словно мы попрощались вчера вечером.
– Помятая, но по-прежнему здесь… я выжила, – и я имею в виду не только дорожную аварию, но и вообще весь последний год моей жизни.
* * *Я миллион раз спрашивала себя, какой была бы наша встреча, а теперь я и сама не знаю, что должна чувствовать, быть счастливой или злиться, польщенной или обиженной до смерти. Вместо этого я просто чувствую себя ужасно некрасивой. Представляю себя: изнуренная, с грязными волосами, одетая в эту нелепую тунику. Прекрасное зрелище! Я знаю, что вовсе не об этом должна думать в такой момент, но, видимо, нужно сказать спасибо кокетливой части моей натуры за то, что спасает меня от худших мыслей.
Рефлекторно протягиваю руку к волосам: дотрагиваюсь до бесформенной липкой массы. Мои подозрения оправдались. Но уже слишком поздно.
Леонардо присаживается на стул рядом с кроватью и наклоняется ко мне, опираясь локтями и соединяя ладони, как в молитве.
– Элена, мне очень жаль…
– Почему тебе жаль?
– Мне жаль, что так все случилось… я чувствую себя в некоторой степени ответственным.
Его темные глаза будто становятся еще темнее и проницательнее, и мне приходится отвести взгляд, чтобы передохнуть. От них у меня перехватывает дыхание. Мой мозг еще в заторможенном состоянии, но вроде бы и он постепенно начинает работать. Его ехидный голосок говорит мне, что Леонардо здесь просто из жалости, чтобы успокоить свою совесть.
– Ты здесь ни при чем. Это был несчастный случай, – сухо отвечаю я, уставившись в точку на белой стене перед собой. Злость и жалость к самой себе перемешиваются в ядовитое варево. – Это Лукреция рассказала тебе, что произошло? – спрашиваю напрямик, найдя наконец-то в себе силы, чтобы посмотреть ему прямо в лицо.
– Нет. Мне сообщил Мартино вчера утром. Он нашел мой номер у тебя в телефоне, ты так и не занесла его в память, но, к счастью, там еще остались мои сообщения.
Волна нежности накрывает меня: деликатный Мартино пересилил ревность и позвонил Леонардо ради меня, чтобы он был здесь, когда я приду в себя… А затем отошел в тень, оставив нас наедине. Романтический герой, точно как в былые времена. Такому нужна, под стать ему, дама сердца. Но это точно не я.
– Когда вчера я сказал Лукреции, что поеду сюда, у нее не достало смелости рассказать мне о вашей встрече. Только поздно вечером, когда я вернулся из госпиталя, она мне все рассказала.
Леонардо шепчет, словно пытаясь оправдаться.
– В последнее время ее настроение опять стало очень переменчивым. Она убеждена, что я изменяю ей…
– Я заметила, – прерываю его, но не уверена, что мне удается передать весь тот сарказм, какой хотелось. Понимаю, что эта женщина переживает свою личную драму, но сейчас я не в состоянии простить ее. Он не вправе просить меня об этом.
– Между нами все кончено, – изрекает он.
Леонардо объявляет мне это вот так, без преамбул, и я должна найти в себе подходящие душевные струны, чтобы воспринять эту новость. Мое состояние нынче не из лучших. Смотрю на Леонардо молча, а он продолжает, понимая, что должен объясниться.
– Когда мы с тобой расстались, мы с женой сильно поссорились, и она ушла из дома.
– А-а-а-а… – это единственное, что мне удается промямлить.
– Когда мы снова сошлись, нам было хорошо вместе совсем недолго. Жить вместе было уже невозможно, мы это сразу поняли. Она стала маниакально подозрительной, постоянно обвиняла меня, что я по-прежнему думаю о тебе. Утверждала, что ты что-то сделала со мной, нечто вроде приворота, потому что я больше не был самим собой.
Он улыбается, но грустной улыбкой и продолжает:
– Я отвечал ей, что она сошла с ума и что всему виной ее болезненная ревность… а на самом деле она все поняла гораздо раньше меня. Сумасшедшим из нас двоих был я.
Его рука в этот момент ищет мою, лежащую на простыне. Контакт с его кожей вызывает во мне легкий разряд.
– Элена, ты всегда была единственной. Только я понял это очень поздно.
Мое сердце начинает бешено биться в груди. «Выпустите меня отсюда, – кричит оно. – Это чересчур! Я хочу уйти!»
– Да… слишком поздно, – отвечаю с комом в горле, пытаясь вспомнить, почему стала ненавидеть этого мужчину и желала изгнать из своей жизни. Да, ему не удастся одним движением стереть всю боль, которую он причинил мне.
– Элена, – снова начинает он… Но в этот момент открывается дверь и в комнату врываются моя мама и отец. Леонардо отпускает мою руку и встает, отходя в сторону.
Их любовь, та самая, безграничная родительская, которая не просит ничего взамен, заполоняет меня, пока я перевариваю все сказанное Леонардо. Он, оказывается, никогда не забывал обо мне. И как я должна себя чувствовать теперь? Счастливой? Или еще больше разозленной?
– Деточка моя, ты хорошо себя чувствуешь? – причитает мама, беря меня за голову. – Ты такая бледная!
«Мама, со мной все в порядке. Просто, знаешь, как бывает, сначала меня переехала машина, а теперь я выслушала признание в любви с опозданием в год».
Изображаю улыбку и стараюсь уделить маме все свое внимание, хотя она назвала меня «деточка моя», что в других обстоятельствах сильно бы меня разозлило. Отец стоит в стороне и иногда бросает взгляды на таинственного незнакомца. Вероятно, нужно их представить? Но как?
– Это Леонардо, мой… друг.
Это кажется мне вполне приемлемым. А Леонардо подыгрывает, выдавая одну из самых приятных и успокаивающих своих улыбок.
Как странно видеть Элизабетту и Лоренцо Вольпе, пожимающих руки Леонардо Ферранте! Кто бы мог подумать, что я буду присутствовать при подобной сцене? Леонардо обменивается несколькими фразами с ними и затем удаляется. Перед тем, как уйти, бросает на меня последний взгляд и одаряет улыбкой: это значит, что он еще вернется.
Затем подходят Паола и Мартино, и моя особа оказывается вскоре в центре любви и заботы. И каждому вновь пришедшему мне приходится рассказывать, как произошла авария (разумеется, опуская присутствие Лукреции), объяснять, как себя чувствую, отказываться от еды, напитков и других предложений. Когда время визитов подходит к концу и я наконец могу снова заснуть, у меня такое ощущение, словно я пробежала труднейший марафон, хотя не сдвинулась с этой постели.
* * *На следующий день высокий худощавый врач со слегка лошадиным лицом пришел осмотреть меня. Первым делом проверяет рефлексы, потом состояние сетчатки глаз, затем осматривает разнообразные царапины, разбросанные повсюду – на руках, плечах и даже на лбу, – и под конец уделает внимание моей ноге. Щиколотка опухла и болит от ушибов. Доктор изучает ее, обрабатывает раны и затем делает новую перевязку.
– Когда я смогу ходить? Скоро, правда? – спрашиваю с волнением. Я здесь всего два дня, но меня это уже тяготит. Чувствую себя как в клетке.
Доктор объясняет, что я должна буду продолжать носить что-то вроде защитной тугой повязки и ходить на костылях еще недели три. И добавляет, что сейчас мне лучше двигаться поменьше.
Ну вот, я так и знала, тюремное заключение будет долгим.
– Синьорина, вам действительно повезло. Все могло закончиться намного хуже.
У него странная манера подбадривания, однако я внимательно слушаю его. Доктор продолжает:
– В любом случае через два-три дня вы сможете вернуться домой.
