Октав Мирбо - Дневник горничной

— А шиповник, — спрашивает барин, — хорош, а?

— Есть получше… есть похуже… так разных сортов, г-н Ланлэр… Черт! Трудно находить, да и вырывать не легко, попробуйте… К тому же г-н Порселз запретил брать из своего леса… Теперь нужно за ним ходить далеко, очень далеко… Сказать вам, что я был в лесу, который отсюда больше трех верст… Ей-Богу же, г-н Ланлэр…

Во время его речи, барин уселся на стол возле него… Смеясь и шутя, он стал хлопать его но плечам и восклицать:

— Пять верст!.. Отец Пантуа, вот как!.. И вечно вы здоровы, вечно молоды…

— Не совсем, г-н Ланлэр… Совсем даже…

— Рассказывайте!.. — настаивает барин… — Здоров, как старый турок… И всегда весел… Черт побери!.. Теперь такие, как вы, уж перевелись, отец Пантуа… Вы старинной породы, вы…

Старик покачал лысой головой, цвета старого дерева, и повторил:

— Совсем нет. Ноги слабнут, г-н Ланлэр… руки трясутся… А поясница… Ах, проклятая поясница!.. Совсем нет больше сил. А тут еще жена больная, не сходит с постели… И лекарства дьявольски дороги!.. Совсем нет радостей… никаких радостей… Если бы хотя не стариться? Потому что, видите ли, г-н Ланлэр… самое худшее… в деле…

Барин вздохнул, сделал неопределенный жест и затем философски резюмировал вопрос:

— Ну, да!.. Чего вы хотите, отец Пантуа?.. Такова жизнь… Не стоишь на месте… Уж так водится… Что правда, то правда!.. Нужно помириться… Вот именно!..

— Один конец, чего там!.. Разве неправда, скажите, г-н Ланлэр?..

— Ах! конечно!

И, секунду помолчав, меланхолически добавил:

— У всякого — своя печаль, отец Пантуа…

— Конечно…

Воцарилось молчание… Марианна рубила зелень… В саду спускались сумерки… Два высоких подсолнечника, видневшихся в раскрытую дверь, теряли очертания, покрывались тенью… Отец Пантуа продолжал есть… Стакан его стоял пустой… Барин наполнил его… и вдруг, спустившись с высот метафизики, спросил:

— А почем шиповник в этом году?

— Шиповник, г-н Ланлэр?.. В этом году шиповнику цена на круг двадцать два франка за сотню. Немножко дорого, я это знаю… Но меньше не могу… Клянусь святым Богом!.. Посудите сами…

Но здесь барин, как человек великодушный и презирающий денежные вопросы, прерывает старика, который собирается пуститься в оправдания:

— Хорошо, отец Пантуа… Решено… Разве я когда с вами торгуюсь? и я вам заплачу за шиповник не двадцать два франка, а двадцать пять…

— Ах! г-н Ланлэр, вы слишком добры…

— Нет, нет, я справедлив… Я стою за народ, за трудящихся… Черт возьми!

И стуча по столу, он стал надбавлять…

— И не двадцать пять франков… а тридцать! тридцать франков, вы слышите, отец Пантуа?..

Старикашка поднял на барина изумленный, благодарный взгляд и пролепетал:

— Слышу, слышу… Для вас одно удовольствие, г-н Ланлэр… Вы понимаете труд, умеете его ценить…

Барин прервал излияния…

— Я вам заплачу… подождите… Сегодня что? понедельник? я вам заплачу в воскресенье… Это вам подойдет?.. И тогда уж сразу захвачу и мое ружье… Решено?..

Лучи радости, сверкавшие в глазах отца Пантуа, потухли. Он перестал есть, смутился, взволновался…

— Если бы… начал он робко… если бы вы могли заплатить мне сегодня?.. Вы бы мне оказали большую милость, г-н Ланлэр… только двадцать два франка… уж простите…

— Вы шутите, отец Пантуа?.. — отвечал барин с твердой уверенностью… Конечно, я могу заплатить вам сейчас. Ах ты Господи!.. Я ведь это говорил нарочно… чтобы иметь предлог зайти к вам…

Он порылся в карманах панталон, ощупал пиджак и жилет, и прикидываясь изумленным, воскликнул:

— Скажите пожалуйста!.. Опять у меня нет при себе мелочи… Одни эти проклятые тысячефранковики…

И с деланным мрачным смехом:

— Держу пари, что у вас не найдется сдачи с тысячи франков, г-н Пантуа?

Видя барина смеющимся, отец Пантуа подумал, что ему тоже нужно смеяться, и бодрясь ответил:

— Ха!.. ха!.. ха!.. я даже никогда не видел этих проклятых тысячефранковиков!..

— Ну, так значит… до воскресенья!.. — закончил барин.

Он налил себе стакан сидра и стал чокаться со стариком… В это время барыня, которая неслышно вернулась, вихрем влетела в кухню…

Ах! ее взгляд… при виде барина, сидящего за столом и чокающегося с нищим!..

— Что это такое?.. — спросила она побелевшими губами.

Барин стал лепетать объяснения…

— Это шиповник… Знаешь, милочка, шиповник… Отец Пантуа принес кусты шиповника… У нас все зимой померзли…

— Я не заказывала шиповника… Нам никакого шиповника не нужно…

Это было сказано тоном, не допускающим возражений…

Затем она повернулась и вышла, хлопнув дверью, бормоча бранные слова… В своем возмущении, она не заметила моего присутствия…

Барин и злополучный поставщик шиповника поднялись…

В смущении они оглядывались на дверь, в которую вышла барыня… Потом взглянули друг на друга, не смея произнести ни слова… Барин первый нарушил тягостное молчание…

— Значит, до воскресенья, отец Пантуа…

— До воскресенья, г-н Ланлэр.

— Будьте здоровы, отец Пантуа…

— И вы тоже, г-н Ланлэр…

— А тридцать франков… Я от них не отказываюсь…

— Вы очень добры…

И старик, согнувшись и ковыляя, повернул в выходу и исчез во мраке сада…

Бедный барин!.. Должно быть, получил нагоняй…

А что касается отца Пантуа, если он когда-нибудь получит свои тридцать франков… то можно сказать, что он родился под счастливой звездой…

Я не на стороне барыни… Но я нахожу, что барин поступает неправильно, пускаясь в такие фамильярности с людьми низшего круга… Этого не следует…

Я знаю, что жизнь у него не веселая… И что он из нее выкручивается, как может… И не всегда это ему удается… Когда он возвращается с охоты грязный, мокрый, напевая, чтобы придать себе храбрости, барыня встречает его чрезвычайно сурово.

— Ах! Очень мило оставлять меня одну, на весь день…

— Но ведь ты знаешь, милочка…

— Замолчи…

Она пилит его целыми часами, нахмурив лоб, поджав губы… Он ходит за ней по пятам… Трепещет, бормочет извинения…

— Но, милочка, ты ведь знаешь…

— Оставь меня в покое… ты мне надоел…

На следующий день барин, понятно, никуда не выходит, а барыня кричит:

— Чего ты бродишь по дому, точно душа грешника?

— Но, милочка…

— Ты бы лучше сделал, если бы скрылся, отправился бы на охоту… куда-нибудь, к дьяволу!.. Ты меня раздражаешь… действуешь мне на нервы… убирайся!..

Так что он никогда не знает, что ему делать, уходить или оставаться, быть здесь или в другом месте!