Denis - Али-Баба и сорок разбойниц
— Погоди, подружка, я сбилась… Значит, Джамиля вышла замуж за старика иноземца. Так?
— О Аллах, конечно так.
— А при чем тут Алмас?
— Да историю же эту рассказала Джамиле Алмас. А ей рассказала младшая сестра ее муженька. Ну, которая похожа на тебя и совсем не похожа на брата…
— О Аллах милосердный… И что же рассказала эта похожая на меня девушка?
— Ее зовут Суфия. Так вот, Суфия была замужем тоже за иноземцем, хотя и молодым, вернее, не таким старым, как Джамиля…
— Я сейчас побью тебя, болтливая девчонка!
— Ну что ты, подружка? Ладно, не сердись, лучше слушай. Муж Суфии, не старый еще иноземец, говорят, ее баловал, как только мог. А она не как ты, она бедная была, и потому каждому подарку радовалась как дурочка, и старалась своему еще не старому мужу угодить… Все желания его исполняла, все прихоти, даже самые глупые, помнила… А он, подлый шакал, вдруг стал долго пропадать в своих лавках, а потом и вовсе ушел от Суфии к какой-то дрянной Лю Ли.
— Как-как эту презренную звали?
— Лю Ли. А что, твой муж тоже в нее влюблен?
— Нет, он упоминал какую-то Лейлу…
— Ну так вот… После того как от Суфии муж ушел к какой-то Лю Ли, она отправилась в горы, чтобы от горя броситься со скалы…
— Бедная девочка… Какая же боль ее терзала, если она готова была решиться на такой отчаянный шаг!
— Да, она очень страдала… Ну так вот, все думали, что Суфия бросилась со скалы. Но на следующий день она вернулась, вся веселая, как будто только что на свет народилась. Говорит, что больше не печалится о своем еще не старом иноземце, а постарается достойно жить дальше.
— О как я ей завидую! Как же ей это удалось?
— Ну так я об этом и хочу тебе рассказать. Суфия, ну, так поведала Алмас Джамиле, долго-долго бродила в горах, все выбирала скалу покруче… Ну вот, а потом она видит, стоит скала высокая, но как будто не из этих мест, а совсем другая, словно выкрашенная серой краской. Суфия и подошла посмотреть, что же это за чудо такое. А потом замечает у самого подножия скалы знак, ну, ты знаешь, знак девы-хранительницы, и еще слова какие-то написаны.
— Погоди! Что за знак девы-хранительницы?
— Ну что ты, Зульфия, ты же сама такими знаками разрисовала вход в опочивальню.
— Я просто нарисовала две ладони, сложенные ковшиком… Мне это всегда нравилось…
— Ну вот, а Суфия [4]— а она и в самом деле ну страх какая умная — она и видит, что это знак девы-хранительницы.
— А что за слова нашла там эта твоя умница Суфия?
— А вот такие… На камне было написано: «Сим-сим! По велению сердца, откройся!»
— О Аллах милосердный! И что дальше?
— А дальше она прочитала вслух эти слова, а скала возьми да и отодвинься в сторону. А за ней проход, а за проходом пещера… Ну вот, Суфия и вошла…
— И это безумица не побоялась войти внутрь?
— А чего ж ей бояться, если она шла в горы за смертью? Наверное, она решила, что смерть в пещере не хуже падения со скалы…
Зульфия зябко передернула плечами. Она, конечно, страдала и печалилась после подлого предательства мужа. Но, видно, любила этого ничтожного не так сильно, как неведомая ей Суфия. И потому ни единого мига не думала о смерти. Более того, она, пусть это и недостойно правоверной, всеми силами желала смерти своему предателю-мужу и подлой змее, недостойной Лейле.
— Но что же там такого было в этой пещере, что она вернулась на следующий день, как ты сказала, «веселая, словно только что на свет народилась»?
— Ой, — Фериде вдруг потупилась, — этого я не знаю. Она только сказала Алмас, чтобы та никому никогда не рассказывала этой страшной истории… Ну вот, а Алмас по секрету рассказала это вчера вечером Джамиле. Рассказала шепотом, а еще она взяла с Джамили клятву, что та будет молчать об этом, как немая…
— Ага, а немая Джамиля рассказала тебе… И что, тоже взяла клятву?
— Ну конечно, Зульфия! Ты же понимаешь, какая это страшная тайна!
— Аллах милосердный, конечно, понимаю. Жаль только, что умная Суфия не сказала, что же там… в пещере… такое, после чего хочется жить дальше…
— Не-а, не рассказала. А только умная Суфия теперь спокойная, не хочет бросаться со скалы и говорит, что больше всего жалеет о потерянных с таким презренным мужем годах.
— О, я ее понимаю… Как бы мне хотелось тоже попасть в горы… Посмотреть на эту пещеру… Быть может, я бы тоже смогла стать веселой и сильной…
— О Аллах, но я же для этого и пришла! Джамиля мне на руке нарисовала план, как к этой пещере пройти. Говорит, что только женщина в самый печальный день своей жизни может найти туда дорогу. Ну вот… Я решила, что расскажу тебе просто так, на всякий случай. А ты, как мне кажется, готова бежать туда прямо сейчас…
— Наверное, еще не готова. А ты покажешь мне этот план, добрая моя подружка?
— Ну конечно! Вот смотри.
Фериде раскрыла руку и начала пальцем водить по почти черным линиям, нанесенным хной.
— Вот смотри, вот тут городские ворота. Ну, знаешь, те, которые ближе всего к базару… Вот тут ручей Надежды… Вот тут начинаются пастбища. А вот отсюда, от распадка, идет тропинка. Она поднимается вверх круто-круто. И еще, примерно на полпути к пещере будет целая роща олеандров. Вот, а от рощи путь станет чуть легче. Ну а сама пещера скрывается за серой-пресерой скалой, вот тут… А в самом низу скалы, по левую руку, знак девы-охранительницы. Вот только слова для двери тебе придется запомнить. Потому что умная Суфия их стерла, когда поняла, что нашла. Ну что, запомнила?
Зульфия несколько минут рассматривала черные линии на ладони подруги, а потом решительно кивнула головой.
— Запомнила, Фериде!
— Ну, тогда я побежала. Матушка, наверное, уже заждалась меня… А хочешь, я больше никому об этом не расскажу?
Зульфия пожала плечами.
— Рассказывай хоть всем встречным, Фериде! Мне-то что за печаль?
Фериде робко улыбнулась. Было видно, что после этих слов Зульфии ей уже совсем неинтересно рассказывать кому бы то ни было об этой «страшной» тайне, которая, почему-то совсем не испугала ее подружку.
Хлопнула калитка. И только тогда Зульфия встала с подушек. Она вошла в дом, прикидывая, какие из ее башмачков выдержат долгий путь по горным тропинкам.
Макама девятая
— Почему в этот прекрасный, словно сон, утренний час ты так печален, молодой торговец Али-Баба?
— Здравствуй и ты, почтенный Маруф-башмачник! О нет, я не печален, я просто задумчив…
— О, это достойно и уважаемо — думать при всем базаре. Это занятие, скажу больше, делает честь даже тогда, когда ты пребываешь в одиночестве… Думать — полезно, ибо возвышает душу и упражняет разум!
