Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2
— Полегче, Лека, полегче! Не забывайся. Я все-таки женщина… — оборвала его я.
— Сравнила! — возмутился Лека. — Ты — женщина! А та писюшка была чистым недоразумением. Можешь себе представить, что я почувствовал, когда Марик предложил ее мне… Сперва просто так, а потом, когда напился, предложил поставить ее на хор. И еще долго хихикал, что это будет не хор, а трио или квартет…
В то время моей самой страшной тайной было то, что я девственник. Почему-то по этому поводу я переживал больше всего… Все мои друзья уже давно жили с девчонками. Или врали, что живут. Врал и я. И поэтому на предложение Марика я бодро кивнул, а под ложечкой у меня противно засосало от страха и омерзения.
Мы разговаривали с ним на кухне, а когда вернулись в комнату, то Люська в старой ковбойке Марика сидела у Ива на на коленях, и он учил ее пить «текилу». Это меня слегка успокоило. Я очень не любил, когда кто-нибудь из моих близких друзей, особенно Марик, на моих глазах зажимался с девчонкой… А этот коротышка пусть, решил я. В конце концов вечеринка устроена на его деньги…
Потом пошло-поехало, как по нотам. Иван начал и меня учить пить «текилу». Ты когда-нибудь пробовала?
— Нет. Даже не слышала.
— Это самогонка из кактусов. Гадость страшная. Пьют ее так: сыплют между большим и указательным пальцем соль. У нас старики обычно насыпают туда понюшку табака. Потом слизывают эту соль, тут же опрокидывают стопку «текилы» и закусывают долькой лимона.
— А зачем все это?
— Чтобы не чувствовать самогонного запаха и вкуса.
— Тогда зачем они ее пьют?
— Разве этих мексиканцев поймешь? А зачем они перец острейший едят целыми стручками? Я попробовал их соуса «чили», думал, что это томатный, типа нашего «Южного», и чуть рот себе не сжег. А Иван посмеивается и намазывает на хлеб как мармелад.
— Может, она очень дешевая? — предположила я.
— В том-то и дело, что жутко дорогая! Национальный напиток. Как у нас водка или армянский коньяк. Кстати, о коньяке…
Он разлил остатки из бутылки. Получилось каждому на донышке рюмки.
— У тебя ничего больше нет?
— Есть еще немножко «Шартреза», но меня от него тошнит.
— А ты не пей, детка, ты только чокайся, — засмеялся Лека. — Тащи «Шартрез», а сама допивай тогда коньяк. — И он перелил в мою рюмку свою порцию.
Я принесла ему «Шартрез» из буфета. Он обрадовался, как ребенок.
— Одним словом, тогда на даче я очень быстро наклюкался и даже не помню, как отрубился. Дело было в сере дине сентября, светало уже поздно. И вот ближе к утру я вижу дивный сон: будто лежу я в кровати голый, а Марик ласкает меня… Берет в рот. А во рту у него так горячо и нестерпимо сладко… Мне так хорошо, как никогда еще не было. И стыдно. В нашей компашке уже давно знали слово минет, но ребята отзывались о нем неуважительно, с оттенком брезгливости, и связывали его в основном с вокзальными проститутками, которых называли — сосками. Представить же, что кто-то из своих девчонок занимается этим делом, было для них совершенно невозможно. А уж про наоборот, чтобы они девчонкам делали нечто подобное, и говорить не приходится. Это было самое страшное оскорбление, если кого-то называли — лизам. Сама понимаешь, представить, что такое возможно между школьными товарищами, друзьями, просто не хватало воображения. Поэтому наравне с невероятным блаженством я в этом сне испытывал столь же острое чувство стыда.
Лека внимательно посмотрел на меня, очевидно, отыскивая на моем лице скрытую насмешку. Но ничего кроме внимательного сочувствия он в моих глазах не увидел.
— Сплю я, сплю и чувствую, что подкатывает невероятное блаженство, и каким-то образом начинаю понимать, что это не совсем сон. Я даже начинаю различать характерные чмокающие звуки, которые всегда сопутствуют этому делу. Я начинаю уговаривать себя, что это такой реалистический сон, но тут в него врывается далекий, но совершенно отчетливый звук первой электрички, и мне становится так страшно, что я боюсь открыть глаза. Я, конечно, понимаю, что никакой это не Марик, а эта прыщавая писюшка Люська. От одной этой мысли я чувствую, как все у меня ложится, а она в ответ на это еще энергичнее и нежнее начинает ласкать меня языком, время от времени погружая глубоко в глотку.
Одна рука ее крепко сжимала меня пальцами у основания, а другая осторожно и нежно ласкала мою промежность и все остальное… Это было так невероятно хорошо, что мне стало все равно, кто это делает со мной и зачем… Теперь я боялся только одного — спугнуть ее на полпути и поэтому лежал не шелохнувшись. Я решил во что бы то ни стало дож даться конца, а там уже разбираться, что к чему…
Он еще раз испытующе посмотрел на меня.
— Тебе не смущают эти подробности? Тебе не противно?
— Наоборот, я все так живо представляю… — слегка прокашлявшись, с дурацким смешком сказала я. — При других обстоятельствах я бы решила, что ты специально меня заводишь, чтобы потом соблазнить…
— Поверь, что это не так. Просто ты попросила, и я рассказываю то, что никогда никому не рассказывал. Я даже про себя об этом вот так, по порядку, с начала и до конца никогда не вспоминал…
— Верю, верю, — нетерпеливо сказала я, — продолжай.
— Очень быстро наступила развязка… Меня выпили до дна, и это поразило больше всего… Я еле сдержал стон, и, может быть, так и не открыл бы глаза, чтобы не разочаровываться, но меня поразил сдавленный вздох, который раздался там внизу… Он был не женский… Я осторожно открыл глаза и в утреннем полумраке увидел у себя на животе смуглую лысину, вокруг которой топорщились черные курчавые волосы. Это был советник мексиканского посольства по куль туре. В ужасе я снова закрыл глаза. Так, по крайней мере, у меня будет время, чтобы обдумать положение, решил я, но ошибся… Ваня с величайшими предосторожностями поднялся на подушку, укрыл меня и себя одеялом и ненадолго затих, тяжело дыша и прижимаясь ко мне всем телом. Я по чувствовал его волосатую грудь, мягкий пушистый живот и горячий, обжигающий член, который прижимался ко мне и давил на бедро всей своей длиной…
Потом он осторожно взял мою руку, лежащую у меня на груди, и неторопливо потянул вниз. Слегка отодвинувшись, он положил ее на свой член, сжал своей рукой и начал медленно двигаться внутри моей ладони…
К ужасу своему я почувствовал, что, помимо моей воли, мой обмякший член снова встал и напрягся до такой степе ни, что казалось, вот-вот его разорвет. У меня даже в ушах загудело. Обычно после того как я спускал, он у меня тут же падал и поднять его было невозможно…
Лека понял, что нечаянно проговорился и испуганно взглянул на меня. Я так понимающе покивала ему в ответ, что он с видимым облегчением пояснил:
