Заноза для хирурга (СИ) - Варшевская Анна
– Эпинефрин!
Быстро вкалываю нужный препарат. Раздаётся механическое жужжание, писк – на плече у пациента манжета, ему был назначен суточный мониторинг артериального давления, вижу показатели.
– Давление падает! – не поворачиваясь к Добрынину, повышаю голос.
– Адреналин! Бригаду срочно! – кричит в сторону выхода хирург, и за дверью уже слышен топот ног…
* * *
Я сижу за столом в ординаторской. Мы успели. Откачали, справились, хотя на какие-то доли секунды у меня даже мелькнула мысль… При анафилактическом шоке, даже если помощь оказана правильно и своевременно, риски очень высокие.
Добрынин отправил меня из реанимации на этаж, взгляд бросил очень нехороший. Мой пациент… Медленно пододвигаю к себе историю болезни. Нужно заполнить протокол, внести все данные, но вот что спровоцировало приступ? Я сама лично проверяла назначения, да и этот мужчина совсем недавно поступил к нам, ничего серьёзного ему пока не выписывали.
Слышу вдруг громкие голоса, доносящиеся из коридора, и иду проверять, что там произошло.
– Вера, ты, мать твою… так и растак… что сделала?!
Приподнимаю бровь в удивлении. Надя крайне редко матерится, а чтобы вот так, прямо в коридоре, где, вообще-то, больные ходят…
– Надежда Константиновна, в чём дело? – смотрю на злую Надю, перевожу взгляд на перепуганную Веру.
– Да ты… вы, Анна Николаевна, гляньте на это! – красная от возмущения Надежда трясёт документами прямо перед носом Веры, которая отклоняется назад и вжимается в стену. – У нас Ковалёв лежит уже две недели, Вера! Две недели! Всё отделение знает, что ему выписан… – Надя называет достаточно редкий в использовании препарат, да, действительно, его назначение даже обсуждалось на «пятиминутке». – И ты подшиваешь это куда?
Меня окатывает холодной волной, тянусь к бумагам, выхватываю из рук Надежды стопку. Пара листков выпадает, кружась, опускается на пол, но я ничего не замечаю…
– И как мне теперь прикажешь списывать его? Или хочешь, чтобы меня КРУ* распяло за нецелевое использование?! Пациент не получил назначенный препарат, кто сегодня выдавал лекарства? Новенькая девочка? И куда оно делось? Ампула где, я тебя спрашиваю?
– Надя, я знаю, где ампула… – произношу с трудом.
Надежда резко замолкает, поворачивается ко мне.
– Его вкололи Сапину из шестой, – перевожу взгляд на Веру, которая бледнеет и приоткрывает рот от ужаса.
Тому самому Сапину, из-за которого вся реанимационная бригада была в мыле последние полтора часа, который выдал нам анафилактический шок и аллергическую реакцию непонятно на что… Точнее, теперь уже понятно.
– Ах ты ж… – старшая медсестра в бешенстве разворачивается, хватает за локоть Веру и тащит её в кабинет. Медленно подхожу к столу, аккуратно кладу на него стопку, которую только что держала в руках, подравниваю листы, подбираю те, что упали.
Как тонка грань между жизнью и смертью… Ещё немного, и сегодня на совести совсем молоденькой девушки могла бы быть гибель человека. По глупости, безалаберности и невнимательности.
– Кольцова, ко мне в кабинет, сейчас же! – раздаётся громкий голос.
Обращается по фамилии. Плохо.
– Иду, Никита Сергеевич.
– Ну и как это понимать? – главный хирург явно в бешенстве.
– Никита Сергеевич, мы всё выяснили, – начинаю объяснять, но меня перебивают:
– Ах, значит, вы всё выяснили? Я бы хотел услышать другое – почему в подконтрольном мне отделении вообще происходят такие вещи?! Вы понимаете, что пациент может подать в суд и имеет на это полное право? В какой-нибудь другой стране вас вообще бы лишили лицензии и права заниматься врачебной деятельностью!
Мне не хватает воздуха, чтобы ответить. То есть он что, считает, что вина полностью лежит на мне?!
– По какому праву вы так со мной разговариваете? – наконец взрываюсь, тяжело дыша. Я и сама в ярости, тормоза слетают. Стою, сжимая кулаки, и буравлю злым взглядом мужчину напротив. Хватит! Хватит с меня!
– Что-о? – Добрынин сводит брови, но меня уже несёт.
– Что слышали! – огрызаюсь на него. – Я не несу ответственность за халатность медсестёр!
– При чём тут медсёстры? Ваш пациент – это ваша ответственность! – рычит Добрынин прямо мне в лицо.
– Потому что ошибка была Верина! Я же не могу круглосуточно следить за тем, какие лекарства вводят пациентам! – практически выкрикиваю начальству, в груди болит из-за обиды на несправедливые обвинения.
– Не можете, да! Никто не может! Предполагается, что средний персонал сделает всё так, как им было велено, – он говорит резко, на повышенных тонах, делает пару шагов передо мной в одну, в другую сторону. – Но вы, как лечащий врач, отвечаете за такие косяки перед вашим пациентом! Ваша обязанность – добиться, чтобы такого больше не происходило! Иначе зачем вы вообще здесь работаете?
– Моя обязанность? Как насчёт ваших обязанностей, как заведующего отделением? Почему вы орёте на меня вместо того, чтобы пойти и наорать на Веру?
Мы стоим друг напротив друга, как два борца на ринге – ни один не сдвинется ни на дюйм, не уступит на сантиметра.
Но события последних дней – вчерашние переживания из-за Дарси, странности в поведении начальника, моё неоднозначное к нему отношение, стресс последних часов, – приводят к тому, что у меня не получается справиться с собой. Нервы сдают, начинает щипать в носу, и я понимаю, что сейчас разревусь.
Нет! Не увидит он моих слёз! Сильно прикусываю щёку, так что во рту даже появляется металлический вкус крови, сжимаю кулаки, впиваясь ногтями в ладони – боль отрезвляет и даёт мне несколько мгновений, чтобы закончить разговор, не сорвавшись в истерику.
– Я могу идти, Никита Сергеевич? – говорю и сама поражаюсь, как тускло и безэмоционально звучит мой голос.
– Идите! – рявкает напоследок мужчина.
– Знаете, Никита Сергеевич, я, пожалуй, возьму свои слова обратно, – теперь в голосе уже слышны подступающие слёзы, и я вижу, как Добрынин вдруг дёргается в мою сторону, но тут же останавливается, приподнимает одну бровь в непонимании. Смотрю на него и, наконец, договариваю:
– Вы и правда чудовище.
Выйдя из кабинета, сразу замечаю сочувственный взгляд, который бросает на меня Надежда, сидящая на сестринском посту. Веры поблизости не видно.
– Аннушка…
– Нет, Надь, не сейчас, хорошо? – я уже шепчу, еле сдерживаясь.
– Иди ко мне, вот, возьми ключи, – Надя без слов понимает, что мне нужно остаться одной.
Киваю и быстро прохожу в закуток – ответвление одного из коридоров, в котором располагается крошечный кабинет старшей медсестры. Отпираю дверь, затем закрываю её за собой, утыкаюсь носом в рукав халата, и из глаз, как прорвав плотину, наконец капают первые слёзы.
Я вообще-то не слезлива, поэтому долго водоразлив не продолжается. Но и закончив всхлипывать, продолжаю сидеть в кабинете, тупо пялясь в стену напротив. Опустошение накатило такое, что нет сил подниматься и что-то делать.
Закрываю глаза, утыкаюсь затылком в дверцу шкафа за спиной – мысли в голове ворочаются медленно, как огромные булыжники, и такие же тяжёлые. С одной стороны, зав отделением прав. Я отвечаю за здоровье своих пациентов. Но дело не в этой его правоте, а в том, как он со мной разговаривал. Опять.
А ведь в последние недели я действительно начала думать, что Добрынин стал по-другому ко мне относиться. Глупо было быть такой наивной. Я и правда уже была почти уверена, что мы, наконец, сможем наладить нормальные рабочие взаимоотношения… но нет. Не с ним.
Хочется застонать от бессилия и… тоски?
Спустя ещё четверть часа нахожу у Нади на столе влажную салфетку, стираю подсохшие следы слёз. Хорошо, что недолго ревела – краснота пройдёт быстрее. Сейчас схожу вниз, пару минут воздухом подышу – и никто ничего не заметит. Главное, не встретить чёртова главного хирурга. Его у меня нет сил не то что видеть – даже знать, что он где-то поблизости.
Медленно спускаюсь по лестнице, надеясь никого не встретить, и с этим мне везёт. Секунду подумав, решаю всё-таки захватить куртку – уже похолодало, не хватает только простыть в дополнение ко всем неприятностям. В раздевалке сейчас никого быть не должно.
