Начбез и его Бес (СИ) - Волкова Дарья

Во-первых, Марату казалось, что отсюда он как-то лучше контролирует ситуацию. По крайней мере, пытается контролировать. Здесь он ближе к Антону Балашову. А значит, опосредованно – к его дочери.

Во-вторых, Марат не мог находиться дома. Не мог смотреть в глаза Зиле. Его не оставляло совершенно иррациональное чувство, что она все знает. Хотя – ну откуда? Как?! Но… Но он не мог заставить себя касаться ее. Точнее, заставлял, но именно заставлял, касался через силу. Марату казалось, что он пачкает все – Танзилю, детей. И он не понимал, как будет со всем этим дальше жить. Но как-то надо будет научиться.

Ну, а в-третьих, Марат приводил в порядок свои дела на работе. Нет, они и не были запущены, к работе Марат относился всегда очень серьезно. Но сейчас в делах должен быть идеальный порядок. Чтобы комар носа не подточил. После себя надо оставлять все в полном порядке. А Марат собирался оставить работу в агрохолдинге «Балашовский».

Жаль терять место, которого он сам упорно добивался, но такое решение – самое верное. Неизбежное. Ему удалось убедить Милану в том, что произошедшее между ними – ошибка. И что продолжать не стоит. Убедил же? Марат сам себя в этом убеждал, при этом чутко отслеживая все, происходящее вокруг него. Но Милана больше ему не писала и не звонила. Антон Балашов в общении был такой же, как всегда. То есть, все выглядело так, будто и в самом деле не было ничего между Маратом и Миланой в кабинете Антона Балашова в его особняке в день свадьбы шефа.

Но ведь было же. Было.

Нет. Не надо об этом думать. Только вот…

Размышления Марата прервал стук в дверь, после чего она практически тут же открылась. Так мог зайти к Марату только один человек.

– Ты словно прирос к этому кабинету, – Самсонов закрыл за собой дверь, а потом устроился напротив Марата, уставившись на него умными проницательными глубоко посаженными глазами. – Чего я не знаю, уважаемый начбез, что ты который день засиживаешься в офисе допоздна? У нас проблемы?

Марат усмехнулся, пряча неловкость. Соблазн рассказать все Самсонову был велик. Нет, о том, что произошло между ним и Миланой, – об этом Марат не расскажет никогда и никому, хоть под страхом смерти. А вот о своем решении уйти – рассказать хотелось. Они отлично сработались с Юрием, и предупредить его будет порядочно – по-человечески и по-мужски. Но Марат не был уверен, что это правильно. Именно для него, Марата, правильно. И что он сможет ответить на вопросы, которые Самсонов захочет ему задать. Например, о причине такого решения. Вместо этого Марат спросил:

– А ты почему спустя час после окончания рабочего дня торчишь в офисе? Кто будет гулять с твоим миттельшнауцером?

– Жена погуляет, – пожал плечами Самсонов. – Или сын. Итак?

– А может, это я чего-то не знаю? – вернул Марат вопрос.

– Может, – хмыкнул Юрий. – Знаешь, говоря откровенно… Не понравился мне разговор, который сегодня состоялся у меня с нашим боссом.

– О чем шла речь? – Марат постарался, чтобы его голос не выдавал охватившего его напряжения.

– О семейных делах Антона Балашова.

Та-а-а-ак…

– Что именно? – вышло все равно резко.

– Марат, но это строго между нами…

– Естественно!

– Антон Балашов обсуждал со мной возможность переоформить часть акций на свою новую жену. Причем речь идет не об одном условном символическом проценте.

Марат едва сдержал вздох облегчения. Всего-то! Речь шла не о Милане.

– Неужели настолько седина в бороду… – он все же смог выдать осмысленную реакцию.

– Да кто ж его знает! – Марат никогда не видел Самсонова таким раздраженным. – Но глупее решения трудно придумать. Подумываю о том, чтобы настучать старику.

– А разве Антон Борисович сможет провернуть это дело без отца?

– Ты прав, – вздохнул Юрий. – Не сможет. Но Борис Петрович не вечен, увы. И пока он еще с нами, было бы очень кстати, если бы он провел сыну психокоррекцию личности. Хотя, подозреваю, – Самсонов вздохнул, – что бесполезно, потому что поздно.

Марат, чтобы хоть как-то отвлечься от мыслей о Милане, от которых он уже порядком устал, всерьез задумался над тем, какой совет дать Юрию.

– Я бы поговорил, – наконец произнес он. – Нельзя скрывать такую информацию. Это непорядочно по отношению к Борису Петровичу.

Самсонов медленно кивнул.

– Тоже склоняюсь к такому решению. Несмотря на все риски для себя лично, – а потом встал. – Ну что, ты идешь или еще остаешься?

– Иду.

***

Рядом спала Зиля. Зиля, которой он сегодня отказал в близости, ссылаясь на усталость. Супружеская близость два раза в неделю давно стала нормой их семейной жизни, и Танзиля старалась быть хорошей женой. Она и была хорошей женой. Это он – никудышный муж.

Но он не мог. Физически не мог быть с Зилей как мужчина с женщиной, после того, что у него произошло с Миланой. Марат понимал, что это ненормально, неправильно, что надо что-то с этим делать. Но пока просто не мог себя пересилить. Он, в самом деле, считал, что быть сейчас с Зилей как мужчина – это оскорбить ее, свою жену, мать своих детей.

Наверное, должно пройти время. Наверное, он сам должен как-то… очиститься.

Какой же бред. Но этот бред был тем единственным, чем Марат мог хоть как-то все это себе объяснить. То, что сам смог сейчас выдумать. Ведь то, чему учили его родители, то, что показывала ему жизнь, никак не подготовили Марата к тому, как в нынешних обстоятельствах себя вести. Он и предположить не мог, что когда-нибудь окажется в роли мужа-изменщика.

А теперь…

Он вздохнул и перевернулся на другой бок. От собственных угрызений совести он уже устал. Да и, откровенно говоря, они теперь не так сильно донимали его. Человек ко всему привыкает. Если бы не сегодняшняя робкая попытка Зили приласкаться – то Марат бы про них и не вспомнил. Потому что все чаще он вспоминал о другом.

Он лежал на широкой супружеской постели, рядом тихо спала его жена, а за стеной – его дети. А у себя в голове Марат слышал совсем другой голос, который никогда не звучал в этом доме. Этот голос произносил: «Я тебя люблю». И Марат пытался вспомнить, говорил ли ему кто-нибудь эти слова раньше. Точнее, говорила ли ему такие слова женщины.

Мать говорила. Совершенно точно говорила, обнимая при этом: «Я так люблю тебя, сынок». Гульнара говорила, крепко обнимая за шею: «Я люблю тебя, папочка». А Танзиля? Марат почему-то не мог вспомнить.

Наверное, говорила. Да наверняка! Не может быть, чтобы не говорила. Она же его жена и должна… Что должна? А он сам? Сам он говорил Зиле, что любит ее? Он несколько минут силился вспомнить, а потом осознал – что нет, не говорил. Даже мысли такой не возникало. Да и у нее, наверное, тоже.

В традициях их народа до сих пор сохранился колыбельный брак. И брак Марата с Танзилей был именно такой. Наверное, это могло бы показаться странным в современном мире. Но не для Марата. Он был в этих традициях воспитан, и они прочно вошли в него, несмотря на все, что происходило в мире вокруг. Возможно, если бы Танзиля была некрасивой, злой, кривоногой – Марат бы осмелился возразить против воли отца. Но Танзиля была симпатичной, скромной, послушной, вкусно готовила и содержала дом в чистоте и порядке. А еще она родила ему двух чудесных детей, а сам Марат, став мужем, а потом и отцом, приобрел право на самостоятельную жизнь и собственные решения. И за это был Зиле очень благодарен.

У него есть хорошая жена, уютный дом, двое прекрасных детей, хорошо оплачиваемая работа и отличные перспективы. Кому нужна эта любовь?

Но Марату упорно вспоминались широко раскрытые глаза, взгляд прямой – глаза в глаза, и красивые девичьи губы выговаривают: «Я тебя люблю».

И сколько он ни повторяет про себя: «Блажь. Каприз. Она не понимает, что говорит», в груди становится все горячее и горячее.

Я не ребенок, я женщина, и знаю, что хочу. И что чувствую. Я люблю тебя, Марат. Именно тебя и именно люблю.

Оказывается, дожив до тридцати лет, Марат Ватаев не знал, что это такое – когда тебя, именно тебя – любят. Как от этого становится необъяснимо тепло. Легко. Сладко. Как-то совсем-совсем иначе. Так, как тебе никогда не было.