Маркиз де Сад - Жюльетта. Том II
Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко растянув ей ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.
— Вот так, — удовлетворенно крякнул каннибал, — сейчас немного покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.
Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в теле несчастной жертвы.
Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные щипцы исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что и первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему. Вот до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза чужим для меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля жалости к этому милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные мерзости, когда наш гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание и безжалостно срывает нежные лепестки цветка прежней любви.
Элиза плавала в собственной крови, но еще дышала; Корделли оставил свой инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я должна заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью, которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения Элизы.
Ее заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно, выходившее на море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой прикрепили к колонне, и сбросили несчастного вниз.
— Ну как ты там? — крикнул Корделли, перегнувшись через подоконник и высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно движение, чтобы перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской пучине. Снизу донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на ритмичные толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время ребенка подняли.
— Скажи честно, ты испугался? — почти участливо спросил торговец. — Тебе было очень страшно?
— Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя…
— Ага, жалкое отродье, — злобно прошипел Корделли, — запомни, что слово «папа» ничего для меня не значит, абсолютно ничего. Повернись, я должен насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам. Да, малыш, ты отправишься кормить рыб — такова твоя судьба! Теперь ты видишь, как я дорожу кровными узами.
Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, еще два или три толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те швырнули жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды, падавшее тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда его подняли наверх, мы увидели бесформенную массу мертвой плоти.
— Отлично. Давайте сюда еще одну задницу, — приказал итальянец.
— И снова бросим в море? — с надеждой спросила Дюран.
— Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы тело погрузилось в воду.
После содомии второй ребенок полетел вслед за первым и был извлечен почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление последний раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды. Наконец море приняло несчастного ребенка в свое мягкое лоно.
— Это самая возбуждающая страсть, — почтительно заметила я, обращаясь к хозяину, — которую я когда-либо встречала в людях.
— Она возбуждает тебя, Жюльетта?
— Еще бы!
— Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое злодеяние. Жертвой его на сей раз стала Раймонда. Ее участь была написана в глазах чудовища, и бедняжка мгновенно ее прочла.
— О, госпожа моя! — взмолилась девушка, бросаясь ко мне. — Неужели вы отдадите меня в руки этого злодея? Ведь я так любила вас…
Моим ответом был громкий смех. Подручные подвели бедняжку к Корделли; он начал с обычных в таких случаях поцелуев, которыми осыпал каждую частичку прекрасного тела, затем несколько минут выворачивал наизнанку потроха Раймонды своим несгибаемым членом, после чего велел посадить ее в железную клетку, кишевшую жабами, змеями и прочими неизвестными мне рептилиями, а также отощавшими собаками и кошками, которых не кормили целую неделю. Трудно представить себе вопли и эксцентричные прыжки и антраша бедной моей служанки, на которую набросилась голодная свора. Я едва не лишилась чувств от восторга, чему немало способствовала Дюран, ласкавшая меня возле самой клетки; рядом с нами Корделли забавлялся со своими старыми дуэньями. Прошло совсем немного времени, и от Раймонды почти ничего не осталось, и первыми исчезли в клыкастых пастях ее груди и ягодицы. Самый потрясающий момент наступил, когда она в последний раз открыла рот, чтобы закричать, и в ее глотку нырнула здоровенная змея, подавившая только что родившийся вопль.
— Ха! Ха! Ха! — загрохотал Корделли и разразился градом невнятных ругательств, вытаскивая свой орган из седалища дуэньи. — Я-то думал, что с этой старой калошей избавлюсь от опасности оргазма, но не тут-то было, разрази гром мою задницу! Я креплюсь из последних сил! — отчаянно заорал он.
— Нет, нет, сударь, этого не должно случиться, — засуетилась я, пытаясь рукой опустить вниз его разъяренный фаллос, — давайте ненадолго отвлечемся.
— Хорошо; скажи, как ты находишь эту клетку, Жюльет-та? Я придумал это для твоей шлюхи в первый же момент, когда увидел ее зад: мне достаточно один раз взглянуть на этот женский предмет, и приговор уже готов; если хочешь, дорогая, я предскажу свою судьбу по твоей заднице.
Мерзавец начал больно щипать мои ягодицы, я ловко выскользнула из его объятий и как бы невзначай подставила ему его собственного сына, последнего оставшегося в живых. Корделли уставился на мальчика безумным свирепым взглядом — это был тот самый ребенок, чью мать замучили совсем недавно, и ее труп до сих пор висел на стене.
— Насколько помню, — начал величайший из грешников, — я решил подвергнуть этого маленького попрошайку той же самой пытке, от которой три дня назад умерла его мать. Первым делом выколем ему глаза, потом отрубим руки и ноги, переломаем кости, и пока я буду его сношать, кто-нибудь из вас прикончит его ударом кинжала.
— Стало быть, эту процедуру перенесла его матушка? — спросила я.
— Совершенно верно.
— У меня нет никаких возражений, однако осмелюсь добавить, что помимо всего прочего не плохо было бы вырвать ему зубы и заодно язык, которым, кажется, он собирается что-то сказать нам.
