Маркиз де Сад - Жюльетта. Том II
— По правде говоря, я не могу решить, какая из них лучше, — признался он мне по секрету, — обе они великолепны. И обе будут умирать долго и мучительно.
— Чей зад, по-вашему, лучше? — полюбопытствовала я.
— Конечно, Раймонды, в том нет никакого сомнения, — ответил он, с чувством поцеловав обладательницу предмета, который имел в виду.
— Я хочу сказать, что в ее потрохах теплее и уютнее… А ну-ка, Жюльетта, ложитесь на кровать, — вдруг заявил ненасытный монстр, — я попробую и вашу задницу.
С одной стороны он поставил Элизу, с другой — Раймонду, и, содомируя меня, мял и щипал им ягодицы. Потом неожиданно остановился и с сожалением проговорил:
— Достаточно, иначе я кончу. А нам надо отправляться в дорогу.
Девушки пошли готовиться к поездке.
— Скажите честно, — спросила я, когда осталась наедине с итальянцем, — это моя подруга надоумила вас выбрать Раймонду, не так ли?
— Не буду скрывать, что она очень хочет ее смерти.
— Вот мерзавка! Это от ревности, впрочем, причина достаточно уважительная. Но не беспокойтесь: я решила твердо, и обе эти твари должны претерпеть адские муки. — Говоря эти слова, я как бы невзначай начала ласкать ему член, прижимая его к своей груди и щекоча пальцем анус. — А можно узнать, какую пытку вы для них приготовили?
— Боитесь, что она будет слишком жестокой?
— Если бы я была на вашем месте, их страдания превзошли бы все, что может придумать человеческое воображение.
— Вы восхитительная женщина… Я люблю таких; настоящие женщины всегда более жестоки, чем мужчины, если дают волю всем своим чувствам.
— За этим кроются вполне естественные причины, — заметила я, — их органы устроены гораздо тоньше, а чувствительность их намного выше; бесчувственное существо не может быть жестоким.
— Совершенно верно; к тому же обладая живым воображением, женщина не может удержаться от излишеств и извращений, вот почему в злодействе она заходит дальше, чем мужчина. Случись где-нибудь дуэль, гладиаторские бои или публичная казнь, женщины валом валят поглядеть на это зрелище, и среди зевак вы всегда найдете в десять раз больше женщин, нежели мужчин. Между прочим, — добавил торговец, — многие глупцы, обманутые этим болезненным любопытством, не могут понять, что крайности всегда сходятся, что его источником является врожденная жестокость.
— Это потому, что сама по себе жестокость есть продолжение чувствительности, и великие злодеяния, которые мы совершаем, в значительной мере проистекают из чувствительности нашей души.
— Вашими устами, дорогая, говорит сама истина. Поцелуйте меня, поцелуйте сильнее; я восхищен вашим умом, вашими чарами, и вы должны перебраться ко мне.
— Я навек привязана к своей подруге, — отвечала я, — и только смерть может разлучить нас.
— Она тоже может жить с вами.
— Нет, мы собираемся вернуться на родину.
В этот момент я услышала шаги Дюран. Я пошла встретить ее, и на пороге, где нас не мог услышать Корделли, она сообщила мне, какой замечательный трюк совершила только что.
— Я подделала доверенность и получила в два раза больше.
— Сорок тысяч цехинов?
— Вот именно, и они уже в надежном месте.
— Какая же ты умница!
— Теперь ты не жалеешь о сделке?
— Нисколько. А вдруг Корделли встретится со своим казначеем?
— К тому времени дело уже будет сделано. Если только он посмеет пожаловаться на нас, мы сами отправим его на эшафот за чудовищное преступление.
— Поцелуй меня, самая мудрая из подруг!
— Ты должна взять свою половину.
— Какая в этом нужда? Сначала побываем в замке Корделли, а когда вернемся, разделим добычу.
— Я бы хотела, чтобы ты оставила все деньги себе: мне больше хочется увидеть тебя в роскоши, нежели увеличить свое богатство.
С тем мы и отправились к Корделли и через несколько часов добрались до замка — настоящей крепости, расположенной на выступе скалы, нависшей над морем. Возле небольшой фермы у подножия скалы карета остановилась, так как дорога заканчивалась. Отсюда нам предстояло подниматься по ступеням — я насчитала их ровно четыреста, — которые были единственным путем к грозному замку. Прежде чем подняться по этой лестнице, мы прошли через железные ворота, которые торговец открыл своим ключом; за ними было еще шесть таких же преград на некотором расстоянии друг от друга, и Корделли открывал и тщательно закрывал их, когда мы через них проходили. Дюран; заметив, что удивление на моем лице постепенно сменяется тревогой, решила меня успокоить и обратилась к Корделли:
— По вашему описанию я так и представляла себе ваше жилище и велела людям своим приехать за нами завтра утром, если к десяти часам мы не вернемся в Анкону.
— Меня хорошо знают в этих местах, — сказал торговец, очевидно, также желая успокоить меня, — но вам не стоило беспокоиться, мадам Дюран: я обещал вам, что вы вернетесь в город сегодня ночью, а вам известно, что слово мое надежно.
Однако не так легко было внушить спокойствие двум нашим девушкам. Предстоящее несчастье всегда дает о себе знать каким-то, пусть даже неясным, предчувствием, а наши жертвы чувствовали это всеми своими органами, и у обеих от ужаса подгибались колени.
Между тем открылись последние ворота и снова закрылись за нами; нас встретили две женщины лет шестидесяти.
— Все готово? — спросил Корделли.
— Еще с утра, синьор, — ответила одна из них, — мы не думали, что вы приедете так поздно.
Мы вошли в полутемный зал с низкими сводами. Корделли подошел к окну и отдернул плотную штору.
— Взгляните-ка туда.
Каково же было наше изумление, когда мы увидели, что находимся метров на сто выше поверхности моря и вокруг нас расстилается водная гладь.
— Наша скала образует мыс, — объяснил итальянец, — а здесь самая выступающая точка; отсюда до берега приблизительно полмили. Можете кричать сколько угодно, и никто вас не услышит.
Мы поднялись на несколько ступенек и вошли в другой зал, где должна была происходить оргия.
Пожалуй, никогда я не видела ничего более жуткого. На круглом возвышении, в центре также круглой комнаты, лежали самые разные инструменты для всевозможных пыток, которые сразу бросились нам в глаза, когда мы переступили порог. Среди них были такие необычные и отвратительные, о существовании которых я даже не подозревала. Рядом с этим арсеналом стояли два огромных, устрашающе смуглых головореза с ужасными усищами и еще более ужасной внешностью; оба были голые, похожие на дикарей и готовые, судя по всему, выполнить любой, самый чудовищный, приказ. Каменные стены этого адского каземата украшали и делали их еще мрачнее пятнадцать довольно свежих трупов; на четырех стульях, окружавших помост, сидели две девушки лет шестнадцати и двое юношей пятнадцати лет, все четверо совершенно голые. Старые женщины, те, что встречали нас, закрыли на засов двери. Корделли посмотрел на нас, явно наслаждаясь произведенным впечатлением.
