Маркиз де Сад - Жюстина, или Несчастья добродетели
Сильвестр сношал их во влагалище, оставив на их животе, спине и ягодицах более двадцати глубоких порезов, нанесенных острым ножом. Он испытал оргазм, вспоров правую щеку дочери.
Жером отстегал их девятихвостой плетью со стальными наконечниками, которая измочалила их до крови и вырвала несколько кусочков плоти на ягодицах, после чего долго сношал их в рот.
На этом процедура закончилась, возобновился круговой обход. Монахи вернулись по своим углам, захватив с собой девушек или юношей, или и тех и других, повинуясь желаниям, которые их возбуждали в тот момент.
Жюстина была при Амбруазе. И надо же было случиться, что этот злодей потребовал, чтобы она истязала Октавию, свою любимую подругу! Когда она отказалась, общество тут же собралось для обсуждения столь серьезного проступка. Открыли карательный кодекс: Жюстина подпадала под действие седьмой статьи. Но поскольку речь шла о четырехстах ударах кнутом, трое монахов предложили подвергнуть ее действию статьи двенадцатой, трое других высказались против, но не потому, что сочли это дело слишком суровым наказанием, а просто по той причине, что к двум сотням ударов от руки каждого монаха, кои были ей выданы немедленно и с тем остервенением, которое обыкновенно сопровождало похоть этих господ.
Флер д'Эпин, обслуживающая Сильвестра, вскоре была уличена в проступке того де рода: жестокосердный отец Мариетты хотел заставить подругу дочери заклеймить ей грудь каленым железом. Флер д'Эпин воспротивилась, Сильвестр, взбесившийся Сильвестр, который возбудился как мул и сперма которого сочилась со всех пор, самолично занялся экзекуцией и, вооружившись дубиной, так жестоко избил несчастную, что ее пришлось унести полумертвую. Это уже было нарушение прав общества: Северино потребовал у Сильвестра объяснений. Наказания должны были выноситься всем обществом и приводиться в исполнение сообща, но в данном случае возбуждение было велико, проступок был слишком дерзок, и Сильвестр не сдержался и несколько переусердствовал.
Вызвали другую девушку и забыли об этом прискорбном событии, которое, скорее всего, стоило жизни бедной Флер д'Эпин. Между тем жестокости продолжались и дошли до того, что если бы их не прервали приглашением к столу, жертвы не смогли бы дожить до срока, который предписывали правила таких оргий. Итак, обреченных поручили заботам дуэний, которые их обмыли перевязали, смазали элексирами и снова установили на пьедестал, где они оставались обнаженными в продолжении ужина, подвергаясь всем гнусностям, рождавшимся в воспаленном мозгу монахов.
Нетрудно предположить, что на подобных празднествах похоть, сладострастие и жестокость всегда доходили до предела. В этот раз монахи пожелали трапезничать только на ягодицах нескольких девушек, остальные примостившись на полу у их ног, лизали им члены и яички; свечи вставили в анусы мальчиков, обедающие пользовались салфетками, которыми до этого две недели подтирали задницу, а по углам стола возвышались четыре кучки дерьма. Три дуэньи обслуживали монахов и подливали им вина, которым предварительно помыли себе ягодицы, задний проход, влагалище, подмышки и рот. Помимо этого под рукой у каждого монаха лежал небольшой лук со стрелами, время от времени они забавлялись тем, что посылали их в тело жертв, и при каждом попадании брызгал фонтанчик крови, которая заливала пьедестал.
Что до пищи, она была превосходна во всех отношениях: обилия, сытности, изысканности; самые редкостные вина подавались вперемежку с легкими закусками, ликеры были самые выдержанные, и головы очень скоро затуманились.
— Я не знаю ничего, — проговорил Амбруаз заплетающимся языком, — что бы лучше сочеталось, чем радости пьянства, гурманства, сладострастия и жестокости: невозможно предугадать, что вам придет в хмельную голову, а силы, которые придает Бахус богине сластолюбия, всегда оказываются ей как нельзя кстати.
— Это настолько справедливо, — добавил Антонин, — что я никогда не занимался утехами, не напившись как следует, ибо только в таком состоянии я чувствую себя в форме.
— А вот наши потаскухи, — заметил Северино, — вряд ли в восторге от этого, потому что, когда вино и ликеры нас воспламеняют, им приходится несладко.
В этот момент из-под стола раздался ужасный крик:
Северино без всякого повода, с единственным намерением совершить злодейство, только что вонзил нож в левую грудь восемнадцатилетней девушки, прекрасной как Венера, которая сосала его. Ручьем хлынул кровь, несчастная свалилась без чувств. Хотя Северино был старшим, у него спросили о причине такой жесткости.
— Она меня укусила, — спокойно отвечал он, — и я ей отомстил.
— Черт побери, — заворчал Клемент, — это очень серьезный поступок; я требую наказать мерзавку в соответствии с пятнадцатой статьей нашего кодекса, который предписывает на час подвесить за ноги ту, которая неуважительно отнеслась к монахам.
— Да, — согласился Жером, — но это касается обыденной жизни, а в разгар сладострастных утех это еще более серьезное преступление: речь идет, как минимум, о двух месяцах в темнице на хлебе и воде и о порке по два раза на дню, так что я требую соблюсти правила.
— Мне кажется, — вставил Сильвестр, — этот случай не вписывается в наш кодекс, поэтому наказание должно быть строгим и в то же время не обязательно указанным в кодексе. Я хочу, чтобы виновницу наказало все общество, поэтому предлагаю, чтобы она четверть часа провела с каждым из нас в самом глубоком каземате подземелий, чтобы после этого год провалялась в постели, и пусть Северино последним позабавится с ней.
На том и порешили. Жертва, которой даже не перевязали рану, находилась в таком состоянии, что ее пришлось оттащить волоком к месту предстоящего наказания. Там ее навестили все монахи по очереди, после истязаний ее уложили в кровать, где она скончалась на следующий день.
Не успели шестеро распутников собраться за столом после своего ужасного похода в подвалы, как дуэньи объявили, что им хочется испражниться.
— Только в тарелки! Только в тарелки! — закричал Клемент.
— Лучше нам в рот, — предложил Сильвестр. Мнение последнего перевесило, и вот наши монахи запрокинули головы, пожилые женщины влезли на стол и, прижимаясь задницей к лицу распутников, наполнили им глотки газами, мочой и испражнениями.
— Наслаждаться этими старыми стервами, когда у нас столько юных и очаровательных предметов, — заметил Жером, — это, по-моему, лучшее доказательство нашего крайнего извращения.
— А кто сомневается в том, — подхватил Северино, что старость, мерзость и уродство часто доставляют больше удовольствия, нежели свежесть и красота? Миазмы, исходящие из таких тел, заключают в себе более острые и возбуждающие пряности: не потому ли очень многие люди предпочитают чуть протухшую дичь свежему мясу?
