Радужная пони для Сома (СИ) - Зайцева Мария
Пожалуй, это и неплохо, что она еще ни с кем не была!
Это же… Это же… Блять…
Неподалеку что-то падает, сумка, похоже. Наверно, Немой решил, что Альку мало тут зацеловать, надо и трахнуть, раз уж случай такой подворачивается.
Мне это не на руку, слышать звуки чужого секса, обнимая при этом сладкую девочку и не имея возможности ее трахнуть — то еще испытание.
Но сделать я все равно ничего не могу.
Слышу злобное рычание Немого, похоже, разбирающегося с Алькиными шмотками, дышу Радужкой, смотрю в ее глаза с расширенными от возбуждения и испуга зрачками, и думаю, что, пожалуй, в этом есть свой извращенский кайф. Она тоже это слышит, она реагирует. Смущается, краснеет, сердечко колотится так сильно… Невинная девочка. Ерзает на мне. Интересно, осознает, на чем именно она ерзает? Что там ей упирается в трусики?
Мягко толкаюсь бедрами, наслаждаясь произведенным впечатлением, осознанием ситуации во всей ее полноте. Если б не была совсем невинной, я бы ей хоть член в руку сунул… Но сейчас даже это нереально…
Остается только терпеть, трогать ее, дышать ею… И слушать, как за стеной Немой трахает Альку.
Охуенные ощущения!
Тут неподалеку хлопает дверь, и сладкая парочка по соседству замирает. И чуть успокаивается.
Похоже, не будет сегодня нам аудио-траха.
Слышу, как они договариваются о дальнейших действиях, удивляюсь, что Немой идет на поводу у Альки, соглашаясь потерпеть и не афишировать их отношения. Для меня это за гранью. Зная Немого, вообще удивительно, что он Лекса рядом с ней видит и тот до сих пор живой и даже на обеих ногах.
Но, наверно, Алька нашла какой-то ключик (блять, и я даже знаю, какой), к этому долбаку Немому, и теперь вертит им, как хочет.
Печально конечно, вроде нормальный был чувак, а не каблук… И такая грустная перемена. Со мной никогда такой хрени не случится.
Это точно.
Смотрю опять на Радужку, тянусь к мягким, натертым мною, губкам, словно запечатываю свое слово, свое решение.
Даже ради такой девочки не стану каблучарой, как Немой.
Без вариантов…
Глава 14
— Поехали ко мне сейчас… — шепчу ей в шею, мягко касаясь кожи губами, не напираю, как в начале, а нежничаю. Почему-то с такой маленькой, да еще и невинной, как выяснилось, хочется именно так. Сам кайфую от этого.
Говорят, предвкушение иногда круче самого кайфа.
Я уверен, что в этом случае будет не так, но все равно даже вот эти сладкие тискания и зрелище розовеющей кожи, покрывающейся мурашками, круто торкает. Бьет в башку прямо.
Я никогда раньше не увлекался прелюдией, справедливо считая, что это девчонки придумали, чтоб затянуть секс и продлить парню путь до их дырки. Цену набивали, однозначно.
Но сейчас, трогая Радужку, дрожащую, немного напряженную после всего, чему мы только что были свидетелями, мне хочется продлить этот кайф. Просто утащить ее куда-нибудь, подальше, где тихо и никто не помешает, и всласть натрогаться, натискаться, каждый сантиметр ее тела изучить на предмет возбуждения. Понять, что ей больше нравится, как ей нравится и потом беззастенчиво пользоваться этим знанием, доводя ее до нервной дрожи, чтоб сама тянулась, хотела и выпрашивала…
Я уже сейчас хочу это начать делать.
И похер на лекции и прочий бред.
Мы с ней наши студенческие сожжем ко всем херам и забудем про них! Нельзя ни минуты терять!
Потому я прошу, уговариваю, с тайным восторгом ощущая, как она мне поддается.
— Поехали… Тебе хорошо будет… — продолжаю шептать, скользя лапами по гладким бедрам и не трогая пока там, где больше всего хочется. Не надо пугать заранее… Не надо… Бля, какой кайф…
— Нет… — она изгибается и, в противовес своим словам, прижимается еще сильнее, глаза дурные, огромные, ничего не соображающие. Девочка совсем… Не умеет себя контролировать. Охереть, мне свезло… — Нет… Мне… На лекции…
— Какие, к хуям, лекции? — я ощущаю, что дышать становится все тяжелее, а гладить ее все сложнее. Хочется сжать со всей силы, применить другие методы убеждения! — Я не Немой, мной вертеть не получится!
И, по неожиданно замершему в моих руках телу, понимаю, что опять сморозил херню.
Спешно пытаюсь исправить положение, наклоняюсь, чтоб впиться губами в уже разведанное до этого нежное местечко внизу шеи, от прикосновения к которому по тонкой коже разбегаются мелкие мурашки, но Радужка уворачивается, ерзает в моих руках уже совсем не как до этого, кокетливо и с обещанием, а очень даже жестко, с намерением дать мне своим берцем по яйцам, если не выпущу.
Да блять! Ну что такое? Ну все же хорошо было!
— Пусти! — рычит она, с силой отталкивая меня от себя.
Отпускаю, понимая, что еще немного — и передо мной будет не нежная козочка, а дикая горная коза, с острыми копытами и дерзким взглядом.
Стою, смотрю на нее внимательно и, наверно, нахально, потому что Радужка краснеет неожиданно и ярко и фырчит сквозь зубы:
— Больно ты нужен, вертеть тобой! Тебе надо, ты и вертись! И верти на своем… кого хочешь!
— А если я тебя хочу? — привычно хамлю я, даже не задумываясь опять, как всегда, язык впереди мозга успевает. Ну и отпускаю ситуацию, естественно, потому что ежу понятно, что сегодня явка провалена полностью. Напиздел по полной, шпион, теперь только и остается, что языком узлы вязать.
— Перетопчешься!
Она делает шаг, чтоб выбежать из ниши, подальше от меня, но я ловлю за руку, тяну к себе, выпрашивая у судьбы еще один шанс.
Обидно потому что! Все же хорошо было!
— Радужка… Ну чего ты? Что не так сказал? Про Немого?
— Ты все так сказал, — кивает серьезно Радужка, не делая попытки высвободиться, но смотря так, что сразу понятно, не будет мне здесь веселья. Нам не будет веселья. А могло бы быть. И это обидней всего сейчас. — Ты, Сомик, вообще все правильно сейчас сказал. И повел себя правильно. До этого было неправильно, а вот сейчас… Все на свои места встало.
Она несет какой-то бред, которого я не понимаю, да и не хочу вникать, вот честно!
Опять какая-то тупая девчоночья обидка, которую ты должен выявить, прочувствовать и исправить!
А я под такое никогда не танцевал!
И не буду!
— Ну вот и отлично, — киваю я, затем неожиданно с силой притягиваю девчонку к себе и жестко целую в губы. Совсем не так, как до этого, с лаской и предвкушением. И не поцелуй это, а наказание.
Вымещение обиды своей и разочарования сорвавшимся продолжением.
Радужка замирает сначала от неожиданности, но затем, опомнившись, начинает бешено сопротивляться.
Я уворачиваюсь от метких ударов тяжеленных ботинок, опыт-то вещь серьезная, просто так не добывается, жестоко кусаю за нижнюю губу, решив, что уж если гулять, то по полной, и получаю не менее острую ответочку в итоге.
Отрываюсь от нее, отпускаю, усмехаясь, вытираю кровь с губы:
— Ну вот, Радужка, теперь мы с тобой братья по крови, да?
Она показательно кривится, сплевывает прямо на пол.
— Некультурно, а? — комментирую ее манеры.
— Да пош-шел ты! — хрипит она, тоже вытирая губы, — теперь анализы сдавать…
— Обижаешь, — смеюсь я, — я чистый!
— Кому другому расскажи, — фырчит она, разворачивась, чтоб уйти.
А я ловлю за хвост мысль, мелькнувшую в голове, и говорю ей вслед:
— Радужка! Ты же никому не трепанешь про то, что слышала сегодня?
— О себе беспокойся, — пренебрежительно отвечает она, даже не оборачиваясь.
Ух, какая!
Зависаю на мгновение на тонких длинных ногах, испытывая опять острое сожаление, что сегодня не получится ничего, хотя…
— Радужка!
Она не сбавляет шага, но явно слышит меня.
— Вечером на заброшку приезжай.
Тормозит… Йес! Разворачивается, смотрит внимательно, даже с удивлением:
— А ты никогда не сдаешься, да?
— Ни за что! Приезжай сегодня, убедишься лично!
— Да мне похер!
— Ну вот и докажешь это!
