Слова (ЛП) - Джейд Эшли
– Знаю.
Но со временем станет легче.
Притянув Леннон в объятия, я целую ее в висок.
– Ты доверяешь мне?
Замешательство затуманивает ее взгляд, и она наклоняет голову, чтобы взглянуть на меня.
– Да. – Она продолжает смотреть на меня. – Почему спрашиваешь?
Потому что знаю, что поможет ей пройти через это.
Поднявшись на ноги, я беру ее за руку.
– Пойдем со мной.
Несмотря на сомнения, она следует за мной вверх по лестнице.
Однако, когда мы доходим до двери в спальню ее отца, она качает головой и упирается.
– Я не могу туда войти.
Леннон терпеть не может, когда я подталкиваю ее к чему-то, и я все понимаю, ведь чувствую то же самое, когда она проделывает это же со мной. Это чертовски раздражает, и мое первое желание – закрыться ото всех.
Но мы продолжаем заниматься этим, потому что понимаем друг друга… лучше, чем кто-либо.
Для Леннон музыка – терапия, но она засунула ее в коробку, которую не позволяет себе открыть.
Она не разрешает себе творить… но в этом ее сущность.
Музыка придает ей цельность.
Я забрал это у нее, но сделаю все, чтобы вернуть.
В том числе откажусь от музыки. Потому что не смогу быть цельным, пока Леннон снова не станет такой же.
Когда она ломается… ломаюсь и я.
Даже если сам несу за это ответственность.
Повернув ручку, я открываю дверь.
– Доверься мне.
Люди любят ее песню не потому, что ее спел я. Вовсе нет. Они чувствуют ее.
Потому что отождествляют себя с ее болью.
Потому что Леннон вложила все до последней капли в свое творчество.
Потому что ее слова – ее музыка – ее искусство спасло их.
Пришло время, чтобы оно вновь спасло саму Леннон.
Ее взгляд находит пианино, и ее карие, широко распахнутые глаза становятся еще больше, когда она замечает еще один предмет.
Пока Леннон вчера спала, я порылся в шкафу и нашел старый дневник, засунутый в какую-то коробку в дальнем углу.
– Я его не читал.
Однако мне безумно хотелось. Но я не отважился. Не потому, что не мог, а потому, что он принадлежит ей. И только Леннон решает, с кем делиться своим творчеством. Не я.
Повернувшись, я касаюсь ее щеки.
– Знаю, что упрямство досталось тебе от отца, но ты также унаследовала его силу.
Она тяжело сглатывает.
– В последнее время я не чувствую себя такой уж сильной.
Но она сильная. Самый сильный человек из всех, кого я знаю.
– Держу пари, что твой отец тоже не чувствовал себя таковым после смерти твоей мамы. – Я показываю на пианино. – Но он все равно творил.
Вижу, что Леннон хочет возразить, но я пока не закончил.
– Знаю, что легче выйти за дверь. Знаю, что проще оттолкнуть меня и всех остальных, потому как тебе чертовски больно. Что легче поддаться горю и позволить ему одержать верх.
Точно так же, как я поступал со своим чувством вины.
Я медленно вдыхаю и выдыхаю.
– Но кое-кто, кто намного умнее меня, однажды сказал, что нас определяют не наши ошибки… а то, как мы поступаем, совершив их. – Я приподнимаю ее подбородок. – Не позволяй своему горю решать за тебя, Леннон. Не позволяй смерти твоего отца стать его концом, потому что его величайшее творение все еще здесь. И он бы не желал, чтобы ты провела остаток своей жизни, оплакивая его. Он бы хотел, чтобы ты жила.
По щеке Леннон скатывается слеза, и ее взгляд снова устремляется к пианино.
Я вижу желание в ее глазах. Только, в отличие от меня, она может стать не просто сосудом для волшебства.
Она та, кто может его сотворить.
– Прошли годы с тех пор, как я делала что-то подобное. Не думаю, что смогу.
Леннон ошибается.
Она не знает этого, но я подслушал ее разговор с отцом в тот день… немного.
Я не собирался, но, когда он заставил ее спеть свою песню, я поспешил вернуться и прижать ухо к двери, чтобы послушать.
Однако вскоре после этого он произнес нечто такое, чего я никогда не забуду. То, что Леннон нужно было услышать.
– Не позволяй своей неуверенности затмить то, что оживляет твою душу. Иначе будешь ходить по этой земле, никогда не чувствуя себя цельной… А так жить нельзя.
Она замирает, на ее лице одновременно отражаются боль и обожание.
Я подхожу к пианино.
– Проведи время с отцом и выпусти все, что накопилось у тебя внутри. Потому что только так ты сможешь это пережить.
Леннон смотрит на пианино так долго, что мне кажется, она замышляет побег.
Но, в конце концов, она делает несколько шагов, потом еще парочку и садится на скамейку.
– Хорошо. – Слабая улыбка касается ее губ. – Но я знаю, ты хочешь, чтобы я снова начала писать только потому, что у нас нет брачного контракта. А это значит, что ты имеешь право на половину супружеского имущества.
Вот и она.
Ухмыляясь, я целую ее в лоб.
– Я чертовски сильно люблю тебя.
Предоставив ей свободу, я выхожу за дверь и закрываю ее за собой.
И задерживаю дыхание, пока у меня не остается выбора, кроме как сделать небольшой вдох.
Тогда это и происходит.
Уголок моего рта приподнимается, когда темный, мелодичный звук доносится до моих ушей.
Потому как я знаю, что с ней все будет в порядке.
Эпилог
Три месяца спустя…
Бросив взгляд на часы, я чувствую, как во мне нарастает раздражение. Я опаздываю на долбаных сорок пять минут.
Чертов Мемфис. Или, скорее, Гвинет.
Причина моей задержки в том, что он сегодня опоздал в студию.
Я думал, что навсегда покончил с музыкой, но пару месяцев назад мне неожиданно позвонил Вик. Извинился ли он за то, что пытался действовать за моей спиной и заменить меня? Конечно, нет.
Однако этот подонок сообщил, что Existentialism станет первым синглом альбома, а в дальнейшем группа сможет больше влиять на музыку, которую мы хотим делать.
Я был потрясен, потому как не только стал врагом номер один для публики, но и Вик твердо намеревался избавиться от меня. Безусловно, по веским причинам.
Не уверен, что именно побудило его передумать, но, по словам Чендлера, это самая близкая к извинениям речь, которую Вик когда-либо произносил.
Не желая так легко сдаваться, я заставил его попотеть и дал понять, что подумаю о возвращении. Он немного поворчал, а потом заявил, что забронировал студию на следующий день после Нового года и ожидает, что я там появлюсь.
Я так и не сказал, приду или нет.
Пока один человек сегодня утром не убедил меня пойти.
Я не пел уже несколько месяцев и был уверен, что ни на что не годен, но Сторм и Мемфис тоже пришли – хотя один из них опоздал, – и мы решили записать Existentialism в старом стиле.
Что значит, мы исполнили свои партии одновременно, а не по отдельности. Это было чертовски круто.
Я прикидываю, смогу ли убедить Вика позволить нам записать остальные песни на альбоме таким же образом, потому что в подобной музыке присутствует аутентичность.
Мой телефон вибрирует, и на экране мелькает имя Чендлера. Отклонив звонок, я открываю дверь.
Тускло освещенный бар небольшой, и людей здесь немного.
Полнейший абсурд. Это место должно быть забито до отказа.
Не из-за дешевого алкоголя и несвежих закусок, а из-за программы вечера.
Хриплый, страстный голос наполняет мои уши, когда я подхожу к бару.
Какая-то рыжая девушка по другую сторону от него улыбается мне.
– Что тебе налить, красавчик?
– Колу. Без «Джека».
– Ладно. – Она морщит нос, наполняя стакан газировкой и протягивая его через барную стойку. – Вот.
Положив немного наличных на стойку, я разворачиваю свой табурет.
Пару недель назад мы с Леннон заключили сделку.
Если она будет реализовывать свои мечты… то я должен реализовывать свои.
Мое сердце колотится с бешеной скоростью, когда она достигает кульминации песни, ее чарующий голос медленно напрягает мой член. Вкупе с маленьким черным платьем на ней. Не могу дождаться, когда позже просуну под него руку и узнаю, есть ли на ней трусики.
