Лазарус (ЛП) - Гаджиала Джессика

— Эмоциональное дерьмо, — повторила я.

— Перепады настроения — в основном безнадежность и ярость. Затем ощущение, что ничто не чувствуется правильно или полностью отстранено. Затем возникают приступы паники, мышечная скованность, проблемы с концентрацией внимания и сном. У тебя все еще могут быть некоторые из них, но, скорее всего, не в значительной степени, и это не продлится столько месяцев, сколько обычно бывает у наркоманов со стажем. — Затем он сделал паузу, еще раз сжав мою руку, что, казалось, вызвало то же самое ощущение в моем сердце, успокоение, приятное чувство для разнообразия. — Это все только из-за таблеток? Или тут замешаны уличные наркотики или выпивка?

Я сделала глубокий вдох и задержала его на минуту. — Только таблетки. Я почти никогда не пью и пила только вчера вечером, потому что я была, я не знаю. Я чувствовала себя дерьмово, и я просто… пошла в бар. Я никогда не прикасалась к уличным наркотикам, — добавила я, зная, что это не было каким-то знаком чести, зная, что в конце концов я бы пошла за ними.

— Это было твое имя на пузырьке с таблетками, — заметил он.

Я фыркнула на это, качая головой. — Я защемила нерв в спине пару месяцев назад, — добавила я.

— Обычно так все и начинается, черт возьми, — согласился он.

— Я не смогу вынести это еще два дня, — сказала я, ненавидя, как жалобно звучал мой голос, но зная, что я ничего не могу сделать, чтобы изменить его.

— Да, ты сможешь.

— Ты говоришь так, чтобы это звучало легко, — огрызнулась я, выдергивая свою руку из его. Мне не нужны были его пустые банальности. Я не хотела слушать «ты можешь это сделать!»

— Это нелегко. Это отстой. Ты будешь корчиться от боли и эмоциональных страданий каждую минуту каждого дня в течение следующих двух дней. Это будет самая ужасная чертова вещь, которую тебе когда-либо приходилось терпеть, и ты серьезно подумаешь о том, чтобы покончить с собой, по крайней мере, полдюжины раз за это время. Но ты этого не сделаешь, и ты пройдешь через это, и ты сможешь вернуться в нужное русло, как только все закончится.

— Наверно, — призналась я, наконец полностью расслабляясь в нем, мои мышцы больше не могли держать меня в напряжении.

Почувствовав это, рука, которая не была у меня на животе, прошлась по верхней части моей груди, чуть ниже ключицы, полностью окутывая меня. Это должно было быть страшно от человека, который держал меня против моей воли, который запер дверь снаружи, который заколотил окна, который думал, что мое имя и его имя были каким-то знаком.

Но все, что я могла почувствовать в этих объятиях, была искренность — желание помочь, желание облегчить часть моего бремени, способ заставить меня чувствовать себя не такой невероятно одинокой в этом мире.

При этой мысли я почувствовала, как навернулись слезы — непрошеные, но столь же неудержимые. Я знала, что отчасти это было связано с ломкой, тем, как это заставляло ваши эмоции перескакивать из одной крайности в другую, совершенно самостоятельно и обычно не является адекватной реакцией на то, что их вызвало. В то же время, однако, был и тот факт, что прошло больше года с тех пор, как кто-то просто… обнимал меня. Было удивительно, как долго человек может обходиться без человеческого контакта, без прикосновения, которое должно было принести утешение. Я даже не осознавала, как сильно оно мне действительно нужно, пока не получила его снова.

Поэтому, когда мои руки сами собой поднялись и обвились вокруг каждого его предплечья, прижимая его ко мне, я не сопротивлялась. Я не слишком задумывалась об этом. Я просто сделала это, потому что это было правильно, потому что это был небольшой жест благодарности.

— У тебя есть работа, на которую тебе нужно позвонить? — спросил он долгую минуту спустя, шокировав меня из моего странного маленького мира грез, где я не была активно зависимой от детоксикации, а он был просто хорошим парнем в ванне со мной. Такие приятные вещи, как эти, у меня не могло их быть, и я это знаю. — У меня остался твой сотовый.

У меня действительно была работа.

Но, как бы то ни было, если бы я позвонила, мне было бы только хуже.

— Офис закрыт, — солгала я вместо этого, надеясь, что это прозвучало правдоподобно. — Длинные выходные, — добавила я для пущей убедительности. К тому времени, когда я закончу с ломкой, наступит понедельник, и я смогу просто подделать звонок на свой собственный автоответчик и сказать, что я заболела.

Кто-то однажды сказал мне, что в мире нет лучшего лжеца, чем наркоман, пытающийся помешать миру узнать, чем он на самом деле занимается. Это никогда не было правдой обо мне раньше, так как у меня никогда не было никого, кому мне нужно было лгать.

Но я обнаружила, что ложь прозвучала уверенно и легко, возможно, доказав, что этот человек все-таки прав. Это был не тот факт, что я была рада узнать о себе.

И я правда, действительно не хотела думать о том, чтобы встретиться лицом к лицу с человеком, который сказал мне эту фразу, которая в конечном итоге станет правдой обо мне.

Встреча была бы не из приятных, это уж точно.

Мой желудок болезненно скрутило, почти гарантируя, что в ближайшем будущем у меня будет еще одно свидание моей головы и унитаза, что заставило меня вырваться из объятий Лазаруса.

— В чем дело? — спросил он, выпрямляясь, когда я медленно встала, пытаясь выжать немного воды из своей одежды — бесполезная задача.

— Я чувствую меня мутит, — призналась я, упуская из виду тот факт, что причиной этого было в основном мое неопределенное будущее, а не само состояние. Это не помогло бы.

— Хорошо, — сказал он, тоже вставая, но потянувшись за рубашкой, стащил ее и со шлепком бросил обратно в ванну.

Я знала, что не должна была смотреть.

Он был моим похитителем и, в некотором роде, спасителем.

Ситуация требовала серьезности и уравновешенности.

Но мои глаза не поняли послания и скользнули с его глупо красивого лица вниз. У него было много шрамов. Я заметила их на его руках, когда он прикасался ко мне в ванне, но, возможно, списала это на то, что он работал со своим байком или что-то в этом роде. Это было быстро отброшено как причина, когда мои глаза скользнули по его широкой груди и рельефному прессу и обнаружили там еще несколько шрамов — несколько вырезанных поперек груди, одна огромная длинная рана на боку. Мне не нужно было знать, чтобы понять, что большая была от ножа.

Мои глаза скользнули по очертаниям его пресса, заметив небольшую дорожку темных волос, которая исчезала под его джинсами. Но даже когда мои глаза заметили это, его руки были на поясе, он расстегивал пуговицу и расстегивал молнию. Мне тоже следовало отвернуться тогда, но я этого не сделала.

Я была абсолютным извращенцем, наблюдая, как промокшая джинсовая ткань соскользнула с его бедер и обнажила черные боксеры. И, поскольку они были обтягивающими и влажными, я могла разглядеть очертания его члена сквозь материал, вызвав неожиданную волну желания, прорвавшуюся сквозь другие многочисленные ощущения, наполняющие меня.

Но только на мгновение, потому что затем он полностью вышел из них и вышел из ванны, потянулся за полотенцем и быстро вытерся.

Я и за этим наблюдала.

Затем я наблюдала, как он обернул полотенце вокруг талии и полез под него, чтобы также снять промокшие боксеры.

Что, черт возьми, со мной не так?

При этой мысли я виновато подняла глаза и обнаружила, что он наблюдает за мной. И поскольку он наблюдал за мной, я знала, что он никак не мог пропустить мой похотливый взгляд.

Иисус.

Румянец пробежал по моей груди, шее, а затем, наконец, по щекам, заставляя меня, без сомнения, покраснеть от смущения, когда его голова слегка склонилась набок, и тень улыбки заиграла на его губах.

Но, к счастью, он ничего не сказал, когда потянулся за другим полотенцем и подошел ко мне, положив его на край ванны.

— Когда ты закончишь, мы дадим тебе больше Адвила и Педиалита, — сказал он, слегка опустив глаза, и я последовала за ними, впервые осознав, что я была в его футболке. Его белая футболка. И я промокла насквозь. Вы не могли «едва различить» очертания моих грудей; они были выставлены на всеобщее обозрение.