Ублюдок (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна

– Да, – с грустью подтвердил парень и опустил голову виновато. – Я – ублюдок. Я сам себя за это ненавижу. И не только за это. Я за все себя ненавижу.

Голос задрожал. Глаза закрылись. В груди начали всплывать грязным месивом гнойные обиды, как озерный ил. Хотя теперь он был убежден, что его душа всегда была болотом, едким, глубоким и плесневелым. Кажется, с самого рождения. С самого первого появления на свет, когда его живого вытащили из мертвой матери.

– Я родился, убив собственную маму, – произнес Марк еле слышно и нервно облизал свежую ссадину на губе. – Отец меня всю жизнь за это ненавидит.

Вера почувствовала, как колет в горле и в сердце. Обида за секунду превратилась в сострадание. Она нахмурила брови в жалостливом сожалении и зажала губы внутри зубами. Лямка рюкзака свернулась трубочкой под давлением ладони.

– Но сам себя я больше всего ненавижу за то, что… сделал с тобой.

Марк сжал кулаки. Хотелось вручить ей нож, чтобы она вырезала из еще вздымающейся груди сердце и затем раскромсала его, растоптала, заплевала и бросила как падаль на съедение стервятникам. Только тогда бы он смог почувствовать облегчение и искупление.

– Меня никто никогда не любил, – продолжал он мрачно. – И никто никогда не заступался за меня. До тебя…

Парень снова посмотрел ей в глаза. Из них прыснули безмолвные слезы. Девушка поджала подбородок. Ей хотелось кричать на всю улицу что-то бессмысленное и отчаянное, наподобие львиного рыка или волчьего воя, чтобы от напора звука разорвало грудь и вместе с ним сердце. Вместо этого сердечная мышца с резью раздувалась с каждым ударом и с болью схлопывалась обратно.

– Я тебя любила, – сказала она спустя минуту, глядя на угасающий вдали фонарь.

Уголки его губ дернулись наверх. Грудь пронзила досада, что осталось так мало времени. Он бы хотел стоять здесь вечность, любуясь ее надменным лицом. Даже если она презирала его теперь. И даже если теперь… не любила. На безответную любовь к Марине он потратил целых шесть лет. Вера стоила бесконечности. Но завтра его ждал самолет в Париж. Он знал, что отец заставит его вернуться после учебы, продолжать на него работать, когда-нибудь возглавить его «империю», как тот любил называть свой холдинг. Но не раньше, чем через несколько лет. Он не сомневался, что такая, как Вера, не будет его ждать. Да и ждать не имело смысл, потому что отец уже видел ее. Исключительно назло сыну он женит его на первой попавшейся дочери какого-нибудь знакомого. А с Верой не даст ему даже встречаться. И ей было опасно находиться с ним рядом. В порыве гнева отец легко мог покалечить и ее. Марк почувствовал, как все органы внутри разрываются на части, а кровь просачивается в душу.

Девушка смотрела на него жалостливо. Внутри все бурлило. За эти месяцы она многое успела передумать, много раз приводила себя к окончательному и бесповоротному решению не думать о нем больше и не искать с ним встречи. Она убеждала себя, что он ее не достоин, но в глубине души никак не могла прогнать тоску, которая теплилась в ней с самой первой встречи.

Вера возвращалась из школы. Он ждал Игоря у подъезда их дома. Дворовые пацаны, лет пятнадцати, часто задирали ее – кажется, одному из них она нравилась. И в этот раз они отобрали у нее рюкзак и стали бегать по всему двору, перекидывая его друг другу и обзываясь, а Марк без раздумий вступился. Он тогда не знал, что она – сестра друга. Он просто не мог смотреть, как пятеро парней издеваются над маленькой девочкой. Марк легко остановил парнишку одной рукой, посмотрел на него грозно, затем оглядел остальных, и спокойно забрал рюкзак. Они на него накинулись скопом, но он ловко и быстро их раскидал. Пацаны после того раза к ней больше не приставали. А Вера влюбилась, окончательно и бесповоротно.

– Можно тебя поцеловать на прощание? – спросил Марк робко, впившись глазами в земляничные губы.

Ребристый блеск так и манил себя слизать. Вера улыбнулась – не выдержала. А потом до нее дошло.

– В смысле на прощание? – встревожилась она, снова нахмурив брови.

– Я завтра улетаю в Париж, – ответил Марк удрученно. – Учиться.

– Надолго?

– Пока на два года, – пожал он плечами.

Верины глаза, влажные, темные, колющие, смотрели жалостливо и с надеждой. От этого он сам себе становился противней, хотя был уверен, что больше себя ненавидеть не способен. И вдруг понял, что способность эта усилилась другой – способностью любить.

– Значит, у нас мало времени, – сказала она тихо, выдавив из губ улыбку.

Марк с легким недоумением посмотрел на нее. Тоска в нем сидела всегда. Сейчас она приняла только более глубокие оттенки. Оттенки болотной жижи или сырной плесени. Сердце по-тихому останавливалось в груди. Но Вера вдруг схватила его за руку.

– Поехали к тебе! – воодушевленно воскликнула она.

Марк крепко сжал тонкую кисть и потащил ее за собой к автомобилю.

В этот раз он был очень нежен. Ему хотелось долго ее ласкать, разглаживать и без того гладкую кожу, вдыхать медленно молочный запах и неспешно целовать губы. Все его предыдущие поцелуи происходили только во время секса. Они все были порывистыми, смачными и грубыми. А земляничные губы Веры требовали деликатности. Трепеща от собственной сдержанности, когда в душе горел пожар и животное желание внизу живота, он аккуратно тянулся к ее губам, стараясь не давить и не кусаться.

Она нежилась в объятиях, как котенок, то скрючивалась, то вытягивалась, демонстрируя сильную гибкость своего тела. Он разглядывал ее от макушки до пят пристально, пытаясь запечатлеть эти виды на сердце, чтобы было по чему тосковать в Париже. Он уже знал, как будет мечтать о ней там. Ему уже ее не хватало. Даже тогда, когда он был в ней, расходился от жара и крепко вжимал тонкое тело в диван под собой. Даже тогда, когда она шептала, что любит его, а потом резко переходила на стоны и крики. Даже тогда, когда он любовался ей спящей, стараясь пореже моргать, чтобы не упускать секунды собственного счастья, которого в его жизни выпало всего на несколько этих часов, проведенных с ней. Он считал каждую.

– Только не надо меня ждать, – произнес Марк, когда они прощались у ее подъезда в четыре утра.

– Будто я собиралась, – в шутку насупилась девушка.

Он улыбнулся сквозь слезы, а потом посмотрел на часы и сказал:

– Восемнадцать тысяч пятьсот шестьдесят семь, восемнадцать тысяч пятьсот шестьдесят восемь, восемнадцать тысяч пятьсот шестьдесят девять…

– Что ты делаешь? – засмеялась Вера.

– Считаю секунды своего счастья. Это секунды, проведенные с тобой сегодня. Это все счастье, которое у меня было в жизни. Ты – восемнадцать тысяч пятьсот восемьдесят три секунды моего счастья.

Парень посмотрел на нее серьезно, без улыбки и уже без слез. Вытекшие ранее струйки еще блестели на щеках, но новых не было.

Вера почувствовала, как сердце задохнулось. Слезы снова хлынули из глаз. Она думала, что все выплакала по пути сюда. Волна тоски накрыла ее опять. «И сколько таких волн будет?», – пробежала в голове отравленная мысль.

– Счастье не должно быть по секундам, – выдавила она пискляво.

Марк сморщился от боли и крепко прижал ее к себе.

– Я люблю тебя, – шепнул он ей на ухо.

Он решил, что больше не будет смотреть ей в глаза. И вообще не будет на нее смотреть. И говорить тоже ничего не будет, потому что застрявший в горле ком не давал даже губы разжать. Ноги с усилием двинулись назад к автомобилю. Голова упала на грудь. Он сразу начал вести другой счет – счет своего несчастья – всей оставшейся жизни, думая только о том, на какой секунде она остановится.

– Марк!..

Он все еще слышал ее истошный крик, как она звала его в рыданиях и топала ногами. Борт-проводник попросил всех пристегнуться. Самолет плавно поднялся в воздух. Родной город становился все меньше и дальше. Где-то в нем сейчас спала Вера. Если бы она посмотрела на небо, то увидела бы его только в форме черной точки, ни с кем и ни с чем не связанной, вне фигур и вне плоскости, отрешенной и чужой. Секунды тикали дальше. Неумолимо и беспощадно. Марк продолжал их считать. Каждая следующая могла стать последней. Но теперь они измеряли не страдания. У него появилось, чего ждать и на что надеяться. Мгновения одновременно отдаляли и приближали его…