Одержимый ею (СИ) - Белая Яся
— Инга, — Пахомов виновато улыбается, — это правда не то, что ты подумала. Знаю, фраза дурацкая. Но сейчас она кстати.
Мотаю головой:
— Не понимаю, о чём вы, Валерий Евгеньевич.
И я честна.
Пахомов хмыкает:
— Полагаю, понимаете, Инга Юрьевна, — он возвращается к официальному тону, в который неизменно добавляет ехидства. О тех злосчастных чёрных мешках.
— Ах, о них! Не стоило беспокоиться.
— Стоило, Инга, — он достаёт из-за спины три роскошных красных розы. Такие называют «розы жениха»: почти метровый стебель, бокал с гранёный стакан, цвет — самый насыщенный алый бархат.
Я ахаю — мне никто ещё не дарил таких роскошных цветов. Принимаю подарок, прячу нос в венчике. Запах — ммм… исканные французские духи.
— Спасибо, — бормочу, не глядя на него.
— Не за что, — отзывается Пахомов, и в голосе его слышны нотки усталости. — В тех мешках — розы. Миллион алых роз. Для тебя, Инга.
Я всё-таки решаюсь вскинуть взгляд, и тону в жидком серебре.
Он протягивает руку, нежно обводит контур лица, наклоняется и целует в лоб.
— Спи спокойно, Белль. Чудовище будет стеречь твой сон.
Я улыбаюсь ему, пытаюсь унять бешено колотящееся сердце и, с ужасом понимаю: поплыла! влюбилась! втрескалась по уши! В запрещённого мне мужчину. В того, с кем никогда не буду счастлива.
Прячу лицо в розах и отступаю в комнату.
Пахомов не идёт за мной. Он позволяет мне закрыть дверь.
Я плюхаюсь в кресло, кладу розы на колени и в сотый раз спрашиваю себя: что мне теперь делать?
…хорошо, что здесь дом полон антиквариата. Пристраиваю подарок Пахомова в старинную напольную вазу, раздвигаю диван и готовлюсь спать.
Чудовище обещало сторожить мой сон, и я ему верю.
ВАЛЕРИЙ
Они приезжают утром…
После беседы с моей Белль мне не спится. А потому рассвет встречаю у себя в кабинете, наблюдая в большие окна, как солнце золотит верхушки деревьев в саду. Ужасно хотелось встать за мольберт и нарисовать это. Но у меня есть неотложные дела, которые нужно было решить сейчас.
Всю ночь просматриваю донесения моих людей и пытаюсь придумать, что делать с Лютым, Князем и Багратом. Эти трое начали зарываться, и мне это очень не нравится.
После смерти отца влияние моей семьи немного пошатнулось. В основном, из-за пристрастий Тёмочки, который с непередаваемым рвением ринулся проматывать отцовское состояние. Брат никак не мог вырасти из подгузников, и до сих пор верил, что его окружают настоящие друзья и отцовские деньги тут ни при чем. А я никак не мог наскрести в себе достаточно сволочизма, чтобы вылечить у брата этот недуг. Жизнь вылечит, моя задача — быть в этот момент рядом и поддержать.
В общем, я любуюсь садом, рассветом и думаю, что день обещает быть отличным. Но как обычно — не судьба.
Сначала мне отзванивается Тугарин и ставит в известность, что к воротам подъезжает броневик спецуры. И уже через несколько минут после его звонка усадьбу практически берут штурмом.
Правда, машину со спецназом я приказал без шуму и пыли пропустить за периметр — ссориться с правительственными организациями, когда троица активировала непонятную деятельность, не с руки! Люди «в чёрном» с автоматами наизготовку молниеносно оцеплевают периметр и просачиваются в дом, укладывая охрану мордами в пол.
Подбегает Тугарин и на правах моего зама пытается перетереть с их замом.
Потому что у меня есть дела поважнее. Потому что мозг просто простреливает вспышкой: Инга! Брат!
Влетаю в комнату брата, замечаю, что Инга, бледная, как смерть, стоит у окна, обнимая себя руками.
Ловлю полный ехидства обрывок фразы:
— …неправильно, жёнушка, приоритеты расставляешь! Вот завалят сейчас Валерку — к кому за помощью побежишь? Вот была бы со мной поласковее, я бы защитил. Нечужие всё же. Наследство сейчас ко мне перейдёт, вот я по долгам и расплачусь…
Тёма не видит меня. Вещает для испуганной Инги.
Но когда я попадаю в его поле зрения, сразу же сникает и давится словами:
— Рано ты меня хоронишь, братишка. А пока я твою жену заберу, а ты полежи и пораскинь мозгами — может, со мной таки лучше, чем с Лютым. Нечужие всё же… — возвращаю ему его же фразу с его же интонацией.
Потом подхожу к Инге, которая вскидывает на меня свои испуганные фиалковые глазищи.
— Инга Юрьевна, — при Тёмке я — нарочито официален, он и так про мою Белль, наверняка, гадости думает в меру своего долбоёбства, не стоит давать лишних поводов: — разрешите переправить вас в более безопасное место.
Малышка кивает, и я подхватываю её на руки.
Такая лёгонькая, такая доверчивая, такая моя. Она склоняет мне голову на плечо и прикрывает глазки.
У меня аж сердце заходится от щемящей нежности и боязни причинить ненароком вред этому ангельскому созданию.
Мы уже почти добираемся до двери, когда вслед несётся вопль Тёмки:
— Валера! Брат! Не бросай меня здесь! Валера! Я боюсь, — и рыдания.
Он мечется там, на своих растяжках и аппаратах. И мне его жаль, но его не тронут. Даже среди наших нет настолько зверей, чтобы обижать инвалида. А уж спецура тем более не будет.
Поэтому нужно спрятать Ингу — я не знаю, какие распоряжения насчёт неё. Значит, малышку лучше спрятать, пока ситуация не прояснится.
Инга трясётся в моих объятиях и, кажется, всхлипывает.
Да уж, каждый день в этом доме приносит ей те ещё положительные эмоции!
— Тсс, девочка моя, — шепчу, уткнувшись в волосы. — Всё будет хорошо.
Она согласно всхлипывает и сильнее приникает ко мне.
Вот так, правильно, ничего не бойся.
Я с тобой. Никому не дам в обиду.
Приношу её на чердак — даже если в доме начнётся шмон, тут искать будут в последнюю очередь. Зато тут есть диван, телевизор, ванна, а рядом, из комнаты прислуги, в щелочку подглядывает Айгуль.
Потом выходит к нам, и когда я бережно опускаю Ингу на ноги, становится возле неё — верная защитница, готова беречь хозяйку.
— Посидите обе пару часиков тихо, пока я всё улажу, — успокаиваю женщин.
Айгуль понятливо кивает, а вот Инга… она смотрит как-то странно и мнёт край своей юбки.
Её нервозность передаётся и мне, поэтому говорю резче, чем планировал с самого начала:
— Инга Юрьевна, тут относительно безопасно, притаитесь здесь, пожалуйста. Скоро я разрулю ситуацию и приду за вами, — но на лицо стараюсь нацепить максимально доброжелательным выражение, на которое сейчас способен.
— А как же вы, Валерий Евгеньевич? Это же может быть опасно! — тревожится она, и ее тревога ехидою царапает мне сердце — фальшивка! А так хочется настоящего!
Горько хмыкаю.
— Ну что ж, избавитесь от ненавистного чудовища, мерзкого монстра. Радуйтесь, Инга Юрьевна, иногда мечты сбываются! Ваша, очевидно, была избавиться от меня! — зло выплевываю я слова, разочарование подзуживает грубить ей.
А она злится, в огромных глазах дрожат слёзы.
Тишина повисает такая, хоть ножом режь. Её и режет громкий звук пощёчины.
Инга вкладывает всю свою цыплячью силу в оплеуху. Щека начинает сразу гореть, довольно сильно ударила. Хватаю ее руку, поворачиваю покрасневшей ладошкой кверху и нежно целую, глядя ей прямо в глаза.
Успеваю лишь прошептать:
— Спасибо…
Как внизу слышу дробный топот.
Выскакиваю на лестницу.
Криков нет, спецура раздает команды жестами, никогда не выдает себя криками! Даже топочут сейчас только потому, что идут на официальный штурм.
И какая сука меня сдала?
Торопливо спускаюсь по лестнице на первый этаж и сразу утыкаюсь в своих парней, уложенных рядком мордами в пол, у всех рук за спиной застегнуты наручниками. Сволочи! Ребятам же адски неудобно, почти болезненно так лежать.
Крепче всех досталось Понту, видимо, за понты. Ничему его жизнь не учит.
Всего у спецуры бойцов человек десять, моих вполовину меньше, плюс мой приказ не лезть в бутылку. Так что пусть эти махровые «миротворцы» не корчат из себя победителей.
