Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 2

Это позволяло мне заказывать через знакомых дипломатов и гастролирующих артистов самые дорогие и эффективные лекарства за границей.

Бесплатная массажистка из специальной поликлиники ВМФ была положена Роде один раз в год, но в его состоянии для того чтобы содержать мышцы в тонусе, массаж был необходим постоянно.

Сперва я выучилась массажу по книгам и делала ему массаж сама, но потом пришла к выводу, что если я то же самое время, которое трачу на свой дилетантский, в сущности, массаж, буду уделять своей работе, где я уже стала профессионалкой высокого класса, то на деньги, заработанные за тот же час, смогу нанять четырех самых лучших массажисток.

Так я и сделала.

Не зря говорят, что чем больше беда, тем больше надежды… Я только этими надеждами и жила.

Но лет через шесть-семь я поняла, что надеждам моим не суждено сбыться. Состояние его медленно, почти незаметно для глаза, как движение часовой стрелки, улучшалось, пока не остановилось на определенном уровне.

Он начал подниматься с постели, с палочкой, приволакивая левую ногу, доходить до туалета… Для меня это было огромным облегчением. Но для него это было еще важнее… Он ведь очень комплексовал от своей беспомощности, от того, что я была вынуждена ухаживать за ним как за грудным младенцем…

Ведь согласитесь — одно дело, когда это маленький живой комочек, который и ходит-то твоим молоком и манной кашкой, а другое дело, когда это взрослый мужчина со взрослыми потребностями в пище, со взрослым пищеварением…

Я долго думала, что он не осознает жалкости своего положения, но потом оказалось, что осознает он многое, если не все, и только не может выразить своих чувств или что-то изменить. Убедилась я в этом так…

Он плохо спал по ночам, потому что днем от усталости часто проваливался в короткий, болезненный, не дающий бодрости сон. А может, горестные мысли не давали ему спать.

Его лечащий врач выписал ему снотворное. Кажется, это был «элениум» который я давала ему по одной таблетке в день. До сих пор не знаю, куда он их прятал и как умудрился сохранять так, что я не заметила…

Я тогда уже спала в гостиной на диване — перешла туда по его просьбе, потому что он стеснялся звуков, сопутствующих пищеварению, которые издавал по ночам. А когда он пытался сдерживать эти звуки, у него начинались сильные колики, и он очень страдал.

Так вот, когда однажды утром я вошла к нему, он как-то странно спал, неловко подвернув голову, а изо рта у него стекала странно белесая слюна. Перед его кроватью на полу я заметила несколько зелененьких таблеток «элениума». Тут же около кровати валялся темный аптечный пузырек из-под витаминов. На дне пузырька я обнаружила прилипшую зеленую таблетку…

Я кинулась к нему, попыталась нащупать пульс и от волнения не нашла его. Тогда я приложила голову к его груди. Сердце билось еле слышно, с какими-то перебоями…

В центре отравлений Института имени Склифосовского мне сказали, что он принял больше сорока таблеток…

Его еле откачали. Эта попытка покончить с собой отбросила его далеко назад. Из центра отравлений его прямым хо дом перевели в госпиталь ВМФ, где начали заново учить есть, говорить, ходить… Он очень медленно восстанавливался. Боже мой, что я тогда пережила…

Я обмывала и обтирала его тело, которое когда-то было предметом неизбывного желания и источником неиссякаемого наслаждения, и сердце мое сжималось словно тисками от жалости и боли, когда я видела, как становятся дряблыми его великолепные мышцы, как заплывает жиром и становится рыхлым живот. И лишь щетина и ногти на руках и ногах росли неудержимо, еще быстрее, чем прежде… А может быть, мне это казалось — ведь прежде, когда он был здоров, я ему их не стригла.

Так что когда он впервые смог самостоятельно добраться до туалета, то это было его огромной победой. Потом он приспособился даже мыться одной правой рукой. Не в ванной, конечно. Ванная комната у нас, слава Богу, была просторной, еще старинной постройки, и поэтому я там оборудовала душевую кабину и поставила биде. Его для меня наши сантехники уперли со строительства какой-то гостиницы.

А с каким упорством он учился заново разговаривать.

Иной раз я неслышно входила в комнату и видела, как он напряженно шевелит губами. Особенно трудно почему-то ему давались шипящие. Он очень долго, года два или три, выговаривал не Маша, а Маха. Причем буква «х» у него звучала не отчетливо, а как какой-то горловой клекот.

Разговаривал он короткими фразами. С трудом подбирал несколько слов из тех, что выучил заново… Это нельзя было назвать разговором.

Судьба отняла у него все, кроме мужества и воли.

Трудно себе представить, но он научился даже мыть посуду и подметать. И делал это с таким серьезным видом, словно от этих его действий и вправду зависела чистота в нашем доме.

Это уже было в конце семидесятых, и я сама почти не убиралась, потому что было много работы. Каждый день ровно в десять часов, пока еще не было клиенток, которые к тому времени начинали только просыпаться, ко мне приходила Евдокия Степановна, подруга Таниной мамы тети Клавы.

Она обладала удивительным свойством: после нее ничего не нужно было искать. Все вещи оставались на своих местах, только становились чистыми и аккуратно сложенны ми. Единственное, что она не умела делать, это управляться с «Эврикой», полуавтоматической стиральной машиной, и поэтому все время норовила устроить ручную стирку с кипячением. Я боролась с ней как могла.

С Родионом у них отношения не заладились сразу. Он мрачнел, когда появлялась она, и запирался в своей комнате. Я долго не могла понять, в чем дело.

Мы все вставали по-разному. Левушка рос очень самостоятельным мальчиком. Он просыпался без будильника ровно в семь, застилал свою кровать, умывался, сам варил себе яйцо всмятку или сосиски, делал бутерброды с сыром, собирал портфель и в десять минут девятого уходил в школу.

После той попытки отравления никаких снотворных таблеток я в доме больше не держала. Родион теперь на ночь пил успокаивающий травяной чай с настоем валерианы или специальную микстуру для сна, которую под язык не спрячешь. Но, несмотря на это, он все равно просыпался раньше всех в доме, и старался не выходить из своей комнаты до того как Левушка уйдет в школу. Не хотел путаться под ногами. И вообще не мешать нашему существованию, не быть обузой ни в чем было теперь его центральной жизненной задачей.

Я же вставала около десяти в обычный рабочий день, а в выходные и в праздники любила поваляться в постели подольше. Я понимала, что это разврат, но ничего не могла с собой поделать. Единственное, что могло меня оправдать, — это то, что я часов до двух-трех сидела над моими выкройками и над новыми моделями. Днем же этой своей основной работой я заниматься не могла, потому что принимала кли енток. Они все без исключения считали, что за такие деньги (я помнила заветы бабушки и всегда была очень дорогой портнихой) они имеют полное право всласть поморочить голову модельеру.