Ложные надежды (СИ) - "Нельма"

Пока меня заталкивают на заднее сидение чёрного тонированного внедорожника, успеваю бросить последний взгляд на столпотворение ошарашенных людей, почти перекрывших даже проходящую перед зданием дорогу. Все они, как один, смотрят на высотку, охваченную алым пламенем, языки которого уже вырываются наружу со средних этажей, показываясь из лишившихся стёкол панорамных окон. И ввысь, в небо, взмывает столп густого, чёрного дыма, постепенно заволакивающего собой солнечный свет.

Громила садится за руль и долго сигналит, матерится, открывает окно, чтобы орать на людей, находящихся в полном ступоре и не замечающих, что стоят прямо перед движущейся вперёд машиной. Мы едем медленно, очень медленно, и это дарит мне лишние драгоценные минуты выигранной жизни, за которую именно сейчас хочется цепляться до самого конца.

Не знаю, есть ли у сидящего со мной охранника пистолет, но он не торопится его достать, просто держа мои запястья ладонью и цедя сквозь зубы «не рыпайся» каждый раз, когда я пытаюсь пошевелиться. Убегать будет слишком недальновидно и опрометчиво, сама это понимаю, к тому же после пережитого шока и явно полученного отравления силы совсем на исходе.

Мутит. Так невыносимо, что, кажется, следующим предвещающим рвоту спазмом мне просто разорвёт пищевод. И хочется склониться, согнуться пополам, наклонить вниз гудящую и идущую кругом голову, но стоит лишь покачнутся, как болезненный удар локтем приходится под рёбра, вынуждая громко охнуть и огромным усилием заставить своё тело окаменеть.

— Ну что с ней делать? — раздражённо спрашивает охранник, и краем глаза мне удаётся заметить телефон, прижатый к уху верзилы.

— Хуй знает. Не отвечает этот мудила, — бросает тот в ответ и с очередным матом жмёт по газам, наконец преодолев затор из людей и выворачивая на широкую и как назло совсем свободную дорогу.

И именно в этот момент слышится громкий хлопок, от которого покачивает даже огромную тяжёлую машину. Дребезжит стекло, орёт совсем поблизости сигнализация, кричат оставшиеся позади люди. Я забываю обо всех мерах безопасности, не обращаю внимание на впившиеся в меня до боли пальцы мужчины и тут же оборачиваюсь, чтобы сквозь затемнённое окно увидеть, как покачивается и оседает офисная высотка.

Это был взрыв. Взрыв.

— Давай, гони резче! — бормочет охранник, оглядываясь вместе со мной, а потом одёргивает меня и насильно прижимает голову к коленям: — Вот так сиди.

Лучше бы я и правда пошла с Викой и Лирицким. Не успела бы даже испугаться, прежде чем умереть. Не получила бы возможности ненавидеть себя на самый максимум, сжираемая чувством вины за их смерть.

Что же мы натворили, Кирилл? Что мы с тобой наделали?

«Ты же не остановишься ни перед чем на пути к своей цели, да? Не удивительно, что Ксюша сделала всё возможное, чтобы не подпустить вас с Кириллом друг к другу».

Удивительно, но меня не трясёт от страха. Только мелкая пружинка сжимается где-то внутри, — то под рёбрами, то внизу живота, то проскакивает по позвоночнику, — и назойливо вибрирует, разнося за собой неприятную, тянущую боль. А ногти впиваются в ладони и царапают их, в исступлении сдирают кожу от каждой неизменно проскальзывающей мысли о том, сколько трупов теперь выстилают дорогу к моей могиле.

Мы несёмся по дороге, явно опасно петляя: меня то и дело качает из стороны в сторону, голова упирается в спинку переднего сидения, и тошнота становится почти невыносимой, плотными комками-сгустками забивает горло и выбрасывается в рот противной горечью. Сама не знаю, зачем, почему до сих пор пытаюсь сдержать её в себе, не хочу унизительно блевать себе под ноги, хотя перед грядущей смертью это такая незначительная мелочь. Наверное, просто действую по привычке, по используемому дольше двадцати лет шаблону, совсем не рассчитанному на попадание в смертельную опасность.

А я ведь обещала себе. Обещала, что не влезу в такие же неприятности, из каких не смогла выбраться Ксюша. Обещала не втягивать в эту авантюру никого постороннего, тем более ставшую настолько дорогой мне Вику. Обещала, что это закончится раньше, чем появятся невинные жертвы.

Грош цена твоим обещаниям, Маша.

Чувствовала ли Ксюша такую же безысходность перед своей смертью? Понимала ли, что её вот-вот убьют? Раскаивалась ли в череде тех поступков и ошибок, которые привели её к такому концу?

«Ты не понимаешь, Машка. У меня просто нет выбора. Теперь уже нет».

Вот только у меня выбор был. И я сделала неправильный. Поддалась своим воспоминаниям, поддалась чувствам, которые однажды уже принесли много горя и слёз, изломали несколько душ и исковеркали наши жизни. Я сдалась, потянулась навстречу погибели, даже не догадываясь, что станет такой она не только для меня одной.

Сколько раз мне хотелось сбежать. Сколько раз убеждала себя, что лучше закончить всё, оставить как было, разрубить связующие нас с Кириллом ниточки и сделать их лишь прошлым. Миражом, отголоском, отпечатком.

Не смогла.

И будь ты проклята, Маша Соколова, что даже сейчас, по шею в чужой крови и слезах, не жалеешь о своём выборе.

— Блять! — восклицает верзила, и машина вдруг идёт резким креном и тормозит, тонко и остро скрипя шинами. Мою голову с силой вжимает в сидение, и если бы не снова начавшееся вдруг ускорение, отбросившее меня назад, то шейные позвонки бы точно треснули и переломились пополам.

— Чего он хочет? — взволнованно спрашивает охранник, и, пользуясь его замешательством, мне очень вовремя удаётся сгруппироваться, поэтому следующее экстренное торможение встречаю почти безболезненно.

Только с невыносимо ноющим, развороченным сердцем.

«Не могу я от него отказаться. Хочу, но не получается никак. Знаешь, Маш, как это оказывается бывает: умом всё понимаешь, делаешь осознанный выбор, принимаешь решение, а сердце всё равно ведёт за собой».

Машину швыряет из стороны в сторону, слышен долгий и настойчивый гудок другого автомобиля, и на очередном повороте что-то ударяется нам в бок, отчего я испуганно жмурюсь и сжимаю кулаки. Ударяется наверняка легонько, вскользь, иначе на такой бешеной скорости нас просто раскрутило бы и развернуло поперёк дороги.

— Блять, тормози! Лучше тормози, пока мы не убились к хуям! — орёт охранник, и я чувствую, как мы стремительно сбрасываем скорость, выставляю ладони вперёд, опасаясь очередного удара головой.

Проходит, кажется, всего несколько секунд с того момента, как мы остановились, как снаружи раздаётся выстрел. Я еле глушу вскрик, прикусываю губы до ржавого привкуса во рту, начинаю дрожать, как в горячке, боясь каждого малейшего шевеления находящихся вместе со мной мужчин. Машина дёргается и странно оседает вниз, вместе со вторым выстрелом и вовсе быстро заваливается на бок, отчего меня по инерции почти вжимает плечом в громко матерящегося охранника.

Дверь с противоположной стороны машины распахивается, впуская внутрь гул и свист оживлённого шоссе. А я не решаюсь поднять голову и посмотреть на того, кто стоит снаружи, молясь богу только о том, чтобы это был Глеб. Чтобы меня нашли, догнали и вытащили из этого траурного катафалка.

— Маша, выходи, — голос Кирилла заставляет меня вздрогнуть не столько от неожиданности, сколько от неприкрыто сквозящего в нём страха. Такого, будто он сам весь последний час балансировал на небывало тонкой, почти стёртой грани между жизнью и смертью, лютой ненавистью к себе и попыткой вгрызться зубами в любой шанс остаться в живых.

Я смотрю на него и не верю своим глазам. Смотрю на плотно сомкнутые губы, играющие желваки, выпирающие сильнее обычного точёные скулы и на напряжённые, перекрученные вены на его руке, крепко сжимающей пистолет, приставленный прямиком к виску сидящего рядом со мной мужчины.

Я смотрю на него, и боюсь пошевелиться, моргнуть, закрыть глаза и вернуться в ту реальность, где он так и не пришёл за мной.

— Без фокусов, — бросает он грубо сидящему за рулём верзиле, и только нарастающий в громкости звук сразу нескольких приближающихся к нам мигалок помогает мне сделать последний, отчаянный рывок прочь из машины.